— Когда… Когда у них в кармане ворочается крот.
Волшебница ничуточки не испугалась и не закричала со страху и только заметила, что никогда не слышала, чтобы воспитанные баричи носили кротов в кармане своего пальто или шубейки. Поэтому она и мне велела отнести моего крота в сад и накрыть бочонком. А потом с ним поговорить.
Я поспешил исполнить её приказание и в углу сада соорудил ему из мягкой травки настоящее царское ложе. Думаю, что мой крот, хоть он и принц, наверное, ещё ни разу не спал на таком. «А вечером я обязательно рассмешу его, — думал я. — Расскажу ему, почему собаки бегают босиком».
Но вечером я не смог этого сделать, так как мне пришлось вести волшебницу к нам на мельницу. Бедная матушка, до сих пор и не знавшая о том, что уже закончилась моя «годичная» служба в учениках у торговца книгами, кинулась руки целовать тётушке Мальвинке, благодарить её за доброту ко мне. А уж когда она услышала, что фея и в школу собирается меня отдать, ещё пуще прежнего обрадовалась.
Маменька, видно, тоже подумала, что тётушка Мальвинка — добрая фея. Домой мы шли мимо лачуги старого цыгана Барона. Двое его цыганят ещё издали бросились нам навстречу — просить денег, но старик прикрикнул на них:
— А ну щищаш же надевайте шапоги, ешли хотите пождороваться ш крашавичей барыней!
С этими словами Барон сбросил с ног свои огромные сапожищи, после чего один из цыганят надел на ногу правый сапог, а другой — левый, и они, взявшись за руки, заковыляли навстречу.
«Вот смешная история. Её-то я и расскажу принцу подземного царства», — обрадовался я.
Пришли мы в дом волшебницы, бросился я в сад, приподнял бочонок, а под ним одна только дырка. Ушёл от меня мой знаток подземных кладов, скрылся под землю.
А добрая фея смотрит на меня молча и хитро так улыбается.
ГА-БРИ, ГА-БРИ!
И по сей день сквозь пелену лет отчётливо вижу, как я впервые переступил школьный порог. А переступив его, наверное, тотчас же повернул бы назад, не будь рядом со мной тёти Мальвинки, крепко державшей меня за руку. Очень уж я боялся, что господину учителю тоже не понравится моя голова. Как когда-то шляпнику Кеше. На всякий случай на ночь я туго-натуго перевязал свою буйную голову платком: может, сделается она хоть чуточку меньше. К счастью, учителю раньше всего бросилась в глаза моя шубейка:
— Эй, шуба-шубища, откуда в тебя угодил этот мальчик с пальчик?
Все, кто был в классе, уставились на мою шубейку. Я же от этого пришёл в такое смущение, что просто онемел. Стоял и глаз не смел оторвать от чёрной доски. А она, казалось, сама сделала шаг-другой мне навстречу на своих растопыренных ногах, желая получше разглядеть мой наряд.
Но на то и существуют добрые феи у мальчиков-школяров, чтобы выручать их из беды. Не знаю, о чем Мальвинка так долго беседовала с учителем, время от времени перемежая разговор своим воркующим смешком, только в конце концов и господин учитель произнёс, обращаясь ко мне, улыбчатое слово:
— Ладно, определим этой красивой шубейке место возле красивых сапог. Маленький Габри Цёткень, ты как думаешь, а?
Услышав свою фамилию, поднялся мальчик, такой маленький, что из-за парты виднелась только его остренькая, как у мышонка, мордочка, и тонким, будто ниточка, голоском ответил:
— Не фочу с ним менясса фапогами!
Тут все в классе захохотали, да так громко, что даже сонные мухи, сидевшие на окне, встрепенулись от испуга. Я же посмотрел на свои рваные лапти и покраснел до кончиков ушей. А уже когда уселся рядом с Габором Цёткенем за парту, и вовсе чуть не почернел от зависти. У моего нового соседа на парте были такие сапоги из жёлтой сафьяновой кожи с серебряными пряжками да пуговками на голенищах, которым мои собственные, со шпорами, и в подмётки не годились. Но самое главное в Цёткеневых сапогах было то, что они скрипели. И не просто скрипели, а приговаривали:
— Га-бри, Га-бри!
Всю дорогу до дому слышал я этот раздиравший мне сердце скрип: оказалось, что Цёткени живут совсем рядом с тётей Мальвинкой. А отец Габри, узнал я, сапожник и даже дружит с моей доброй феей, латает ей домашние башмачки. Мастер он был так себе. Один только цыган Барон был доволен его работой и хвалил его изо всех сил, если тот разок-другой брался починить его старые опорки:
— Жолотые у ваш руки, маштер, такие жаплатки штавят, што под ними штарых шапог шовщем не видно.
Но не умел бедный мастер Цёткень никому сшить приличных сапог, кроме как собственному сыну. Зато уж эти были так хороши, что сами ангелы небесные не постыдились бы в них пофорсить.