ПАЛИШОК-ПОСОШОК
Как сейчас, помню день, когда Пети Палишок впервые пришёл в нашу школу. Ещё стояла осень, но в воздухе уже закружились, завертелись первые лёгкие снежинки и Хабок Фюгеди трубил с пожарной каланчи, где он служил сторожем, уже по зимнему расписанию. Каланча эта была хорошо видна из окон нашей школы. Летом мы могли каждые пятнадцать минут любоваться, как дядя Хабок выходит на смотровую площадку каланчи с огромнейшим рогом в руках, чтобы оповестить весь свет: ещё четверть часа минуло. Зимой же у хитроумного Фюгеди был заведён другой порядок: он выходил с рогом один только раз на дню, в восемь часов утра, чтобы оттрубить всё положенное — сразу за целый день. Очень был добросовестный служака этот Фюгеди: ни на один звук не хотел обсчитать городскую казну. Девяносто шесть раз кряду гудел он в свой рог, и на это у него уходил примерно час. А поскольку из-за этой божественной музыки у нас в классе в течение всего часа уже ничего другого расслышать было нельзя, все школьники очень высоко ценили искусство Фюгеди.
И право же, зря долговязый Цинтула наябедничал на него. Случилось это как раз в день появления у нас Палишока-Посошка. Поднимается Цинтула со своей парты на галёрке, руку вверх тянет.
— Ну что у тебя там опять, Цинтула? — оторвавшись от тетрадей, спрашивает учитель.
— Господин учитель, сторож на каланче сегодня только девяносто пять сигналов дал.
Учитель, уже привыкший к проделкам Цинтулы, ничуточки не удивился. Он только взял в руки линейку и отправился в задние ряды.
— Так, говоришь, девяносто пять?
— Точно.
— А откуда это тебе известно?
— Так я же считал, господин учитель.
— Вот как! На это у тебя нашлось время? А ну покажи свою тетрадь! Сделал задание?
Задание Цинтула, конечно, не сделал. Но не таков он был человек, чтобы подобные пустяки его смутили.
— Господин учитель, осталась ещё самая малость, — втянув голову в плечи, оправдывался он.
— Неужели, Цинтула, тебе не понятно, что, только окунувшись в работу с головой, можно добиться…
— Я уже окунулся в работу почти по самые уши, — поспешил заверить наставника Цинтула. Его лицо и впрямь было от носа до ушей в чернилах.
— Вот теперь я вижу, что ты действительно на совесть потрудился. Хорошо, прочитай же вслух, что ты нам написал.
Цинтула взял в руки тетрадь и принялся громко читать:
— «Напишите пять вместоимений. Первое…»
На этом месте его громовой голос оборвался, словно его кто ножницами перерезал.
— …Первое я как раз и собирался написать.
— Что же, послушаем. Итак, первое местоимение…
— Первое вместоимение будет… это… как его… Рыжий.
— Что?
— Ну, скажем, имя у человека — Вескень Дюрка. А вместоимение у него — Рыжий. Раз. Сила — это моё вместоимение — два.
Линейка в руке наставника уже начала своё неудержимое движение вверх. Но прежде чем она успела опуститься на голову долговязого Цинтулы, скрипнула дверь, и мы все повернулись к ней. Наш учитель тоже. И Цинтула был спасён. Так Пети Палишок сделал своё первое доброе дело, едва переступив порог нашей школы.
Вошедший в класс мальчик был с виду моим ровесником и очень добродушным существом с белыми, как лён, волосами и глазами, голубыми, словно васильки во ржи. Но всё это я разглядел позднее. Первым же, что мне бросилось в глаза, были его костыль и посошок. Поэтому он не шёл, а прыгал, будто воробей. И всё же делал он это удивительно легко и даже как-то весело.
— Тебе что, мальчик? — приветливо спросил его учитель.
— Вот хотел бы к вам в школу. Учиться, — смело ответил гость.
— Опоздал ты немножко, братец.
— Да я только недавно приехал в ваш город. Всего четыре недели.
Опершись плечом о стену, он достал из кармана несколько бумажек. Карманов в его одежонке было хоть отбавляй: сплошные дыры, и любая за карман могла сойти.
— Вот мои свидетельства, табели. Три класса я уже прошёл.
Наставник заглянул в бумаги и ласково потрепал мальчишку по белым льняным волосам.
— А что же твой отец не пришёл с тобой?
Новенький потупился:
— Нет у меня ни отца, ни маменьки. Померли они. В другом городе. Вот меня и взял к себе дедушка. Он тутошний.
— Как же звать твоего дедушку?
— Келемен Кюшмёди.
— Выходит, он Гергёшкина знакомца, старого Макасея, внук! — пролетел над классом дружный шёпот.