Отец разгладил новую заплату на полушубке и сказал:
— Нету у меня пса дворового, дядя Кюшмёди.
Чудодей старался удержаться от новой вспышки гнева.
Обеими руками ухватился за ворот своей засаленной шубы, словно опасаясь, что в ярости выскочит из неё.
— Неужели ты не можешь умного слова понять, Мартон? Я, я один знаю, где искать сокровища твоих предков. Только мне в одиночку туда не добраться. Коли пообещаешь отдать мне половину клада, я уж, так и быть, покажу тебе то заветное место. Согласен? Тогда вот тебе моя рука.
— Какая ж это рука? — Отец покачал головой. — Кажется, ты, сударь, вместо руки лапу одного из своих грифов-стервятников с собой притащил.
Рука колдуна с длинными загнутыми когтями и впрямь чем-то напоминала лапу хищной птицы. А когда отец к тому же посмеялся над чудодеем, все её пальцы стали скрючиваться внутрь, пока совсем не сжались в кулак.
— Ну, погоди! Пожалеешь ещё, глупый скорняк! — размахивая кулаком, заорал ворожей. — Заплатишь мне за это, жалкий портняжка! Тебе же помочь хотел! Думаешь, мне нужен твой клад? Да у меня свой волшебный котёл есть, в нём достаточно любой кирпич немного поварить, он тотчас в золото обращается. Только варить его надо в утренней росе, а печь топить полевыми цветами!
Выпалив всё это, приятель нечистой силы повернулся и засеменил к двери. Однако на пороге его остановили слова отца:
— Погоди, земляк! Не хочу оставаться в долгу за твою любезность. Подарю и я тебе такую вещицу, что, возможно, тебе пригодится.
Сморщенное лицо колдуна сразу расплылось, разгладилось в улыбке. Не надолго, правда. Только до тех пор, пока отец не набросил ему на плечи холщовую сумку. В ней он обычно держал сухой гриб-трутовик, которым дубленые овчины чернят.
— Это тебе, дядя Кюшмёди. Под то золото, что ты из кирпичей наваришь.
Я же испугался, что колдун в гневе пустит сейчас из ноздрей огонь, и спрятался за маму, перепуганную не меньше меня. Со страху даже глаза зажмурил.
Но хлопнула дверь, я открыл глаза и увидел, как Кюшмёди промелькнул мимо окна. А отец смотрел ему вслед и смеялся.
— Думаю, что предки этого старого враля были еще большими вралями. Старикашка глуповат. Но еще глупее те, кто ему верит.
САПОГИ СО ШПОРАМИ
Но что бы там ни говорил отец, а мне в ту ночь уже снились сокровища моих предков. Ко мне на подушку уселся кто-то невидимый и ну нашёптывать:
«Эй, Гергё, обязательно найди клад! И тогда заживёте вы на славу в вашей старой ветряной мельнице! Половину клада мы с тобой истратим на леденцы, день-деньской вместе сосать будем. А на вторую половину попросим столяра Бойоки сделать нам длинную-предлинную лестницу, приставим её к Млечному Пути и будем, когда только захотим, лазить на небо, в гости к твоей маленькой сестрице Марике. А когда и она к нам вниз по лесенке спустится, оденешься ты по такому случаю во всё праздничное: шляпа новая с шёлковой лентой, на ленте вышитый пароход. Гуляете, скажем, с Марикой по Млечному Пути, навстречу вам ребята-ангелята. Спрашивают твою сестрёнку: «Чей это мальчик в такой красивой шляпе?» А Марика им и отвечает: «Да это же братец мой, барон Гергё, сын скорняка из Мельничьего замка…»
Мельничий замок — это название мне очень понравилось. Правда, в округе наше жилище все звали только «Мельницей». Ведь ещё при моём дедушке работала, махала своими крыльями ветряная мельница. Но если присмотреться получше, то наш дом с его круглыми толстыми стенами из камня и узенькими окнами-бойницами действительно напоминает замок. А то, что он дряхловат, не беда: обшарпанная крыша и потрескавшиеся стены очень даже ему к лицу. На уступе стены, где когда-то помещалась ось — толстое бревно с крыльями-ветрилами, — теперь росло уксусное деревце, словно цветок на шлеме нашего старого замка. Полуразрушенных замков в округе у нас сколько хочешь: Кошачий замок, Орлиный, Налётный. И рядом с ними наш дом-мельница выглядел развалиной не хуже других. Отличался от них только тем, что в нём жили. В других замках по чердакам только сычата пищали, а на нашем чердаке полновластным хозяином был я. Больше всего я любил сидеть в бывшей ступице мельничной оси, на краю выемки в стене, из которой росло уксусное дерево. Я сидел обычно прямо под деревом, болтая в воздухе босыми ногами.
В щелях стен ютились золотоглазые ящерицы. Стоило мне посвистеть, как они выглядывали из щелей, принимались бегать по моим загорелым ногам так же смело, как и по тёплым бурым камням стены.