Я ей сказала, что пожалуй — это я должна жаловаться на то, что они допустили до подобного скандала. Но она на это: «мальчику ничего не станется, а вот мою Жермену никто не возьмет замуж». Ведь Генек уже три года там не живет и с этой девушкой не встречается, а мадам Вуаслен приходит с такими требованиями. Я категорически отказала. Она начала жаловаться на общее положение в Париже, на то, что у нее уже несколько месяцев нет квартиранта и в конце концов просила одолжить ей 100 франков. Мне пришлось отказать и в этом, чтобы прервать с ней всякие отношения. Тогда она мне начала угрожать судом. На что я ей ответила — пожалуйста, и прекратила беседу. Уходя, она жаловалась на своего мужа, который будто бы заставляет ее поступать таким образом.
Вот, уж никогда не думала, что меня ожидает подобный визит и беседа. Генек категорически заявил, что с Жерменой он не встречается и даже с некоторым цинизмом, что меня очень беспокоит, сказал: «а зачем мне эта Жермена? В консерватории все девушки смотрят на меня, как на очень приятного коллегу».
«Что же это ложь»? — спросила я.
«Хуже, это свинство».
Я спрашивала Юзика, не замечает ли он Жерменки в обществе брата. Ты знаешь, что он правдивее и искреннее Генека. Он ответил:
«Нет, он меняет девушек, как перчатки. Его очень любят».
Я сама уже не знаю, что делать и как поступить?
Сегодня в Париже жара 32 градуса в тени. Возможно поэтому я так и расписалась. Мадзини признал легион Мицкевича самостоятельной организацией на службе римской республики. Ты не знаешь, что это значит?
Дорогой муж!
Извини меня, пожалуйста, за мои хаотичные письма. Но иногда хочется поговорить. В голову приходят беспокойные мысли о самых близких делах. Говорят, что Шопен умирает. Я не могу себе представить музыку без него. После смерти Словацкого (он умер 3 апреля, его похоронили перед моим приездом в Париж) это был бы новый большой удар. Я была на Монтмартском кладбище. Положила на его могилу большой букет сирени хотя бы только за эти несколько слов, вот за эти строки:
Один бог только знает, как мне трудно было
Привыкать к этой жизни, мне подаренной им,
И плестись каждый день по дороге пустынной,
Дарить чувства напрасно, терять силу и гибнуть,
как больной пилигрим.
Оставлять ежедневно краину мечтаний
В гнезда змей возвращаться — вопреки им — не жалить
Мысль заветную тихо лелеять в молчаньи,
Мыслью этой молиться и — проклятья оставить.
Я подсказываю Генеку, чтобы он написал музыку на стихи Словацкого… Извини, пожалуйста, опять я лишу хаотически. Известие о трагической болезни Шопена меня угнетает.
Дорогой муж!
Мальчик регулярно посещает лекции. Юзик учит уроки старательно со вниманием, а Генек, даже не проверяя на рояле, пишет значительно больше, чем от него требует профессор. Фуга, каденция — это для него дело каприза. Ежедневно по несколько часов он играет этюды Крейцера и все ему мало. Исполнение этих вещичек он довел до такого совершенства, что если бы выступил с ними на концерте то наверное вызвал бы всеобщий восторг. Эдуард часто меня посещает. Он очень удручен безнадежным состоянием Шопена.
Генек считает, что он должен написать собственные этюды для скрипки. По его мнению этюды Крейцера недостаточны для виртуоза высокого класса. Он с любовью вспоминает профессора Марушевского, занимавшегося с ним польским языком. И Ярнушкевича, учителя географии и истории, который сделал его обладателем быть может самого драгоценного сокровища. Знания земель Речи Посполитой, ее рек, гор, озер, полезных ископаемых, таящихся в ее недрах.
Вспоминая о профессорах Чаховском и Концевиче, как о своих учителях латинского и греческого языков, он всегда приходит в хорошее настроение. Я не очень понимаю почему, ведь Чаховский пьяница, а Концевич — фразер. Заинтересовать его античностью они наверняка не смогли.
Я огорчена, потому, что не знаю, как устроить, чтобы в Париже Юзик и Генек посещали уроки, которые подтянули бы их образование хотя бы до уровня гимназии.
У Генека сейчас мания чтения романов. Он приносит домой невероятное количество всяких книг: здесь и Гюго, и Бальзак, и Жорж Санд, и Стендаль — вот его чтение, не знаю соответствует чи оно его возрасту? На набережных у букинистов огромные запасы книг и французских писателей прошлого — Вольтера, Дидро, Констана. Уж не знаю, как это будет, когда придется уезжать в Люблин? Теперь у нас, пожалуй, больше книг, чем нот…
У букинистов на набережной Генек купил романы: «Мальвина или догадка сердца», «Письма Францишки Красиньской», «Мемуары» Сегласа. Не наводит ли на размышление то, как попали эти польские книжки на берега Сены к антиквару, не умевшему их прочесть и не знающему, чему эти книги посвящены. Можно быть уверенным, что только обстоятельства вынудили владельцев расстаться с ними.
Находясь в Париже невозможно отказаться от участия в жизни эмиграции. Иной раз кажется, что не все здесь живут в реальном мире. У некоторых иллюзии заслоняют красноречие фактов. Я люблю поэзию, но опасаюсь глупостей. Мне хотелось бы предостеречь моих сыновей от всяких иллюзий.
Дорогой муж!
Давно я тебе не писала. На это были свои причины. У меня новые неприятности с мальчиками. Учатся они, как обычно, разве что ходят на различные собрания, митинги — французские и польские. Удержать их трудно. Ведь они говорят одно, а делают совсем другое. А потом за столом и слышишь фамилии: Бланки, Бабеф, Ворцель, Кошут, Гарибальди, Мадзини, Высоцкий, Мерославский, Хшановский…
Это не все фамилии, которые теперь интересуют наших мальчиков. Мицкевич издает Трибуну Народов; этот журнал становится центром всего освободительного движения в Европе. А теперь сенсация:
У Генека появились черные усики, что ему очень идет: это уже не прежний мальчик, у него свой особый мир, хотя ему исполнилось всего четырнадцать лет. Как быстро развивается этот наш ребенок! Трудно поверить, но он прочел воспоминания Шатобриана, что для его возраста преждевременно, о книге мадам Вильконской «Часы отдыха» он сказал: «это для детей». Теперь он читает «Каневский замок» графа Жевуского и «Золотую легенду художников» — Крашевского. Кроме того я у него нашла «Парижские тайны» Эжена Сю и какой то роман Александра Дюма без переплета и заглавия.
Я думала, что буду руководить выбором книг, которые должны быть прочитаны нашими мальчиками. Иллюзия. Юзик — этот еще меня слушает, а Генек молча слушает наставления, но делает по своему.
Музыка все еще остается в их жизни главным делом. Только теперь они мечтают о крупных сочинениях. Они исписывают горы нотной бумаги. Какая будет у нас зима? Подготовлен ли к зиме наш дом? Сделаны ли запасы? Хозяйки нет, так пусть провидение хранит вас…
Дорогой Тадеуш!
Генек в тайне от меня пишет два скрипичных концерта. Концерт фа диэз минор он хочет написать так, чтобы сыграть его не мог ни один скрипач, кроме него. Концерт ре-минор смогут исполнять только выдающиеся виртуозы. Об этом мне не без гордости заявил Юзик. Я постаралась немножко покритиковать эти проекты и сказала Юзику:
«Я очень ценю композиторские усилия, но ведь такое сочинение, которое может сыграть только автор, — ведь это не серьезно. Мы должны помнить, что у нас есть такой скрипач, как Аполинарий Контский, для которого технические и виртуозные трудности не существуют».
«Ну и что же, — перебил меня Юзик — Генек напишет этот концерт так, что каждый виртуоз испугается его трудностей».
«Преувеличиваешь, мой милый, — и он преувеличивает. Таких произведений быть не может. А впрочем в его годы лучше было бы создать что нибудь доступное всем».