Выбрать главу

Может, Иван расскажет что-нибудь о Марке? Одетый в обляпанный краской комбинезон, Иван висел в малярной люльке почти над самой водой и работал толстой кистью, замазывая на борту ржавые пятна. Красил он без всякой идеи. Просто махал рукой как бог на душу положит, размазывая голубую краску вкривь и вкось. Данька посмотрел внимательно на его мазню и расстроился. Разве можно так мазюкать?

Он вздохнул – и вот уже мысленно влез в люльку, уселся рядом с Иваном и стал показывать, как надо класть краску. Иван одобрительно качал головой и удивлялся, до чего же красиво рисует Данька. Из-под кисти так и вылетали гнутые синие волны, а поперек их качались водоросли, среди которых мелькали, удирая от мраморной щуки, желтые пескари. Вот они прячутся за корягу и ждут, а щука с разгону ударяется в корягу, так что искры летят. «Ну, погоди!» – кричит щука, распахнув свою волчью пасть, а пескари так и покатываются со смеху, держась за бока.

– Ты что? – спросил вдруг Иван.

– Ничего, – ответил Данька.

– Ну и не стой над душой, а займись делом. Швабру возьми и палубу освежи…

Нет, с Иваном не поговоришь. Не такой он человек, чтобы отрываться от дела. Мало того, что сам день-деньской вкалывает, так еще и других заставляет! Его и уважали, собственно говоря, толькб за физическую силу, умение ходить на руках, таскать тяжести, а также за страшный аппетит. На конкурсе силачей и едоков он наверняка взял бы первое место. Данька отвернулся от Ивана и вспомнил про Диогена – вот с кем стоит поговорить! Диоген стоял у ахтерпика на четвереньках и колдовал: выгребал крошки и отправлял в рот. В ахтерпике был идеальный порядок.

Диоген поднял голову и стряхнул крошки с подбородка.

– На, – сказал он, сунув Даньке комок слипшихся карамелек, и полез головой в ахтерпик, чтобы продолжить санитарную чистку.

Ясно: Диоген, когда он занят таким важным делом, все равно ничего не услышит. Единственный человек в команде, с которым можно сейчас поговорить по интересующему его вопросу, был, несомненно, Рубик. Данька уважал его за большие знания и умение разбираться в людях. Не может быть, чтобы мудрый Рубик чего-нибудь интересного не знал про Марка.

В кормовой каюте, куда спустился Данька, Ру-бика не было. Странно, где же Рубик? В капитанской каюте он не мог быть – это точно. В рубке он тоже не мог находиться – Марк туда никого не пускал. Не в люльке же он с Иваном! Непонятно, катер такой небольшой, а человек пропал. Не утонул ли случайно? Очень просто – загляделся на ласточек и свалился в воду. И сейчас барахтается там и, может быть, уже не дышит.

Но тут Данька услышал кряхтенье. Из-под койки торчали ноги. Ноги почесались друг о друга.

– Это ты, Рубик? – воскликнул Данька, страшно обрадованный.

– Я, а что?

Рубик вылез из-под койки с большой лупой в руке. Он был опоясан, как всегда, патронташем для насекомых и походил сейчас на счастливого охотника, подстрелившего утку или по крайней мере перепелку. Он осторожно разжал ладонь – на ней лежал кусочек коры или камешек.

– Хочешь посмотреть? – спросил он таким тоном, будто это птица, которая могла еще вдруг ни с того ни с сего улететь.

Данька взял лупу и вежливо посмотрел в нее.

– Это гнилушка, – торжественно сказал Рубик. – Она уже не светится, поэтому я не мог ее найти. А чтобы снова засветиться, она должна полежать на солнце. Ты знаешь, о чем я подумал?

– Не знаю, – сказал Данька, чувствуя, что он не сможет сразу заговорить о Марке, а должен будет выслушать лекцию о гнилушках.

– Вот бы здорово заряжать гнилушку светом от прожектора в тысячу ватт! Что ты скажешь на этот счет?

– Я как-то не думал об этом, – сказал Данька без всякой радости. – А для чего это тебе?

– Чтобы установить, сколько времени гнилушка набирает свет, а потом сколько светит сама! Понимаешь, как это важно?

– Понимаю, – сказал Данька, думая о том, как бы повернуть разговор на Марка. – А для чего ей надо светиться?

– Вот в этом весь вопрос! – с жаром воскликнул Рубик, мечтая, наверно, сделать на гнилушках какое-то бессмертное открытие. – Я все время бьюсь над этим. Глубоководные рыбы светятся потому, что там, на дне океанов, вечная темнота. А зачем, зачем свет гнилушке?