— Да, это было в первый раз, — повторила Алеа. — Если поразмыслить, я тогда в первый раз была уверена: он настолько занят своими переживаниями, что мне не нужно быть настороже, что я могу позволить себе быть действительно открытой с ним. Он был настолько уязвим, настолько сильно поражён, и было бы очень и очень неправильным сделать тогда что–нибудь, способное ранить его.
Род снова подождал, но она оставалась безмолвной. Наконец он сказал:
— Значит ты наконец мельком увидела его таким, каков он есть на самом деле.
— Да, — кивнула Алеа. — Внутреннего Магнуса, мальчика внутри мужчины, очень молодого мужчины, который был так тяжело ранен любовью. — Она слегка нахмурившись повернулась к Роду. — Именно поэтому я и отправилась разыскать вас — узнать, почему Алуэтта ранила его и как эта рана могла оказаться такой глубокой, что мальчик внутри него стал бояться полюбить вновь, каким бы бесстрашным мужчиной он ни сделался.
Род глядел на неё минуту с лишним, а затем закрыл глаза и кивнул.
— Есть и другие, кто достаточно хорошо знает его, чтобы ответить.
— Больше нет, — возразила Алеа. — Его братья и сестра сами так сказали. Он сильно изменился, сказали они, им теперь кажется, будто они больше не знают его.
— Но они знают, кто его ранил и почему, — мягко возразил Род.
23
— Ну, это и я знаю, — отозвалась Алеа. — Это сделала Алуэтта, но я не знаю, как она его ранила, и по–настоящему не понимаю, как она могла так глубоко поразить его. — Она мрачно нахмурилась, ощущая нарастающий гнев. — Думаю, я никогда не прощу ей этого!
— Не будь так уверенна, — призвал её Род. — Шрамы в его душе оставила не та Алуэтта, которую мы знаем, которую все ещё приходится отвлекать, не давая ей ненавидеть себя за совершенные ею преступления.
— Целиком её в этом поддерживаю, — зло бросила Алеа. — Как только Корделия и Джефри могли простить её? Как только Грегори мог влюбиться в женщину, способную сделать с человеком такое?
— Потому что у него не было особого выбора. — Род отвернулся, переведя взгляд на огонь. — Все конечно думают, будто им известно, что именно сделала Алуэтта, но Грегори был тогда слишком юн, чтобы понять. Даже Джефри этого не понял, хотя, уверен, он–то думал иначе. Но вот Корделия была достаточно взрослой и разумной. Фактически, именно она–то и помогла ему заштопать душевную рану.
— Но не станет об этом говорить — не нарушит его доверия, как сказала она мне. И это означает, что вы — единственная моя надежда узнать то, что я хочу.
— А разве он сам тебе не расскажет? — На лбу Рода пролегли морщины печали. — Было время, когда он отличался своей открытостью.
— В самом деле? — Алеа пугающе пристально заглянула Роду в глаза. — Когда он был мальчишкой? Расскажите мне о нем!
Род несколько минут смотрел на неё изучающим взглядом, а затем ностальгически улыбнулся, устремив взор куда–то вдаль.
— Он был толковым и смышлёным, хотя всегда с тем преувеличенным чувством ответственности, которое приходит с положением старшего сына…
— Должно быть и время, когда он не был старшим сыном, — поднажала Алеа. — Ведь Корделия на три года младше него, не так ли? Каким он был, когда оставался единственным ребёнком?
— Смелым, — улыбнулся Род, оглядываясь на минувшие годы. — Жизнерадостным, всегда счастливым, немножко озорным — и очень смелым. Ему никогда и в голову не приходило чего–то бояться. — Он повернулся к ней с образующейся между бровей морщинкой. — Знаешь, он тогда был блондином — золотистым блондином.
— Нет, не знаю. — Алеа глядела широко раскрыв глаза, жадно впитывая каждую кроху сведений. — Как же он мог стать брюнетом?
— Так вышло в результате одного небольшого путешествия, в которое отправилась наша семья, — рассказал Род, — на экскурсию в страну фейри, где и впрямь действовала магия, и где мы открыли, что у каждого из нас есть свой аналог, человек, очень похожий на нас и играющий в своей стране роль, во многом схожую с теми, какие играли мы здесь, на Грамарии.