Глаза Магнуса загорелись; он ещё больше приблизился к ней, но лишь спросил:
— Что могло так сильно ранить тебя, что тебе так долго требуется исцеляться?
— Всего лишь невнимательный, эгоистичный любовник. — Алеа попыталась говорить об этом небрежно, но к горлу у неё подступило рыдание. — Всего лишь человек, который клялся мне в любви, говорил, что желает меня, причинил мне физическую боль и умолял меня потерпеть её. Необыкновенно польщённая, я позволила ему переспать со мной — но когда он получил своё удовольствие, то назвал меня шлюхой и ушёл, а потом никогда больше не разговаривал со мной. — Сказав это, она не смогла сдержать слез.
С лицом полным нежной заботы, Магнус раскрыл объятия, а Алеа стояла застыв, а затем уткнулась ему в грудь лицом и разрыдалась.
Магнус крепко обнял её, и, когда плач поутих, сказал:
— Даже после пяти лет моей опеки и преданности это по–прежнему причиняет тебе такую сильную боль.
— Куда менее сильную, чем была. — Алеа вытерла с глаз слезы. — Но ты — прошло уже десять лет, а нанесённые Финистер раны все ещё гноятся.
— Ну, да. — Магнус разжал объятия; он чуть отступил, но по–прежнему глядел ей в глаза. — Но на то была причина. Она возбудила во мне любовь не просто обаянием, а проецирующей телепатией — абсолютную, самозабвенную, смиренную любовь — а затем опозорила и унизила меня всеми возможными способами. Она даже убедила меня в том, что я стал змеем и обречён вечно ползать вокруг основания дерева, и, как я понимаю, именно так все и происходило, хотя все прочие видели только обвившегося вокруг ствола голого мужчину.
Алеа ахнула от ужаса, вновь услышав об этом, но на сей раз с его точки зрения.
— Как же… ?
— Отец нашёл меня и позвал Корделию, которой удалось устранить самые худшие последствия этих чар — она и сама сильная проецирующая телепатка. Но ведьма вернулась вновь в последний раз принудить меня к любви и опозорить, оставив завязшим в трясине депрессии. Отец снова нашёл меня и на этот раз позвал мать, которая поняла, что не должна лечить меня сама, и отправила к Зелёной Ведьме, которая исцелила меня, избавив от самых сильных болей.
— Избавила от самых сильных, но тебе потребовалось десять лет для избавления от остальных? — ахнула Алеа.
— Да — так как по–настоящему исцелиться я мог только влюбившись в женщину, достойную абсолютного доверия… — Магнус едва–едва коснулся её лица. — …женщину, которая может открыто не соглашаться со мной, но никогда не скажет против меня ни слова у меня за спиной, и определённо никогда, ни в коем случае не унизит и не опозорит меня.
Лицо его находилось так близко, но он не говорил, не мог сказать того, что она страстно желала услышать.
— В таком случае, очень жаль, что ты не влюбился в меня, — сказала прерывающимся голосом Алеа.
— Да, — согласился Магнус, — я вместо этого полюбил тебя.
Она уставилась на него, пригвождённая к месту, застывшая, хотя губы её чуть–чуть приоткрылись — и он очень–очень медленно приблизил свои губы к её, поцелуй расплавил её и длился бесконечно. Они прервали его, уставясь друг на друга безумными глазами — а когда перевели дух, Магнус выдохнул:
— Выходи за меня замуж, прекрасная женщина — молю тебя стать моей женой, так как если ты не выйдешь за меня, то я всю жизнь проживу холостяком.
— Но — но есть же тысячи женщин куда прекрасней меня, — возразила она.
— Ни одной, — заявил с полнейшей убеждённостью Магнус, — и ни одной, которая могла бы хотя бы начать понимать меня так, как понимаешь ты. Ты выйдешь за меня замуж?
— Да, — ответила Алеа настолько тихим голосом, что даже сама едва его расслышала.
И тогда Магнус опять опустил своё лицо к ней, и мир на некоторое время исчез.
Эпилог
Орган грянул «Свадебный марш», и Алеа оказалась идущей по усыпанному лепестками роз проходу между скамьями, ведомая за руку королём Грамария, в соборе Раннимида, украшенном белой материей и гирляндами роз, точно так, как пожелала бы Гвендайлон Гэллоуглас — а в конце прохода стоял Магнус, великолепно выглядящий в камзоле, украшенном золотом, золотом плаще с белым подбоем и в белых шоссах, с трепетом воззрившийся на неё, словно она была явившейся на землю богиней — а она чуть не растаяла при виде него; она и не знала, что он настоящий красавец.
Затем король Туан передал её Магнусу, архиепископ сурово спросил их, понимают ли они, во что вступают, и убедившись в серьёзности их намерений, попросил принести брачные обеты. Она глядела во все глаза на Магнуса, когда тот клялся в вечной любви и преданности, а затем оказалась запинающейся, когда повторила тот же обет, почувствовала, как он надел ей на палец кольцо, а затем накрыл её ладонь своей. Архиепископ позволил им поцеловаться, и она хотела сделать это скромно, целомудренно, но тут сказалось трехнедельное ожидание со все возрастающим напряжением, и она оторвалась наконец глотнуть воздуха только потому, что в ушах у неё зазвенели одобрительные крики приглашённых гостей.