Быть главой своего отряда это действительно почетно, вот только сестренка не знает о моем уходе или это у нее просто «к слову пришлось»?
Я вопросительно посмотрел на откровенно любующуюся мной мать:
– Ты ей еще не говорила?
Мама молча покачала головой.
– О чем? – мгновенно насторожилась сестренка.
Когда надо она могла соображать довольно быстро.
– Скорее всего, мне придется уйти из города, – решил я говорить, как оно есть, тем более никакие увиливания здесь бы просто не помогли.
И реакция сестры на мои слова сказала мне очень многое. Восторг и радость в считанные мгновения сменила тоска и грусть. Будто я умирать тут собрался.
– Зачем? – тихо, безжизненно произнесла Валла.
Таким же голосом она разговаривала после смерти отца. Она и мама. И я могу с уверенностью сказать, что это были худшие дни моей жизни. Худшие воспоминания.
– Сестренка, – строго произнес я, подходя к ней, – это еще что за голос? Ты меня что, заранее на суд к прародителю отправляешь?
Взгляд строгий, брови нахмурены. Сестренка сразу стала «сдавать». Тоска и грусть сменились смущением и растерянностью.
– Что ты там говорила своим друзьям обо мне? – наставительно приподнял я палец. – Напомнить? Самый лучший брат! А самые лучшие братья просто так не умирают, поняла? – и, видя, что она все еще в растерянности, «дожал»: – Ну? Ты что совсем не веришь в силы нового Арт-Нака? Не веришь в собственного брата?!
– Верю, – тихонько, совсем засмущавшись, произнесла Валла, отведя глаза в сторону.
Получилось. Тут главное правильно расставлять акценты и не давать слабины. Учитель научил. Говорит: «Дави, дави, дави, а иначе они вспомнят, какой ты маленький». Вот и научился давить. Заставляя собеседника забыть, что я на добрый метр ниже его. А сделать это ой как непросто, особенно среди нашего народа.
– Вот и хорошо, – уверенно кивнул я, – а то устроила тут «три дня памяти*» при живом брате.
– Ладно, я пошел к учителю, – кивнул я матери, и, напоследок, проведя рукой по волосам счастливо улыбающейся Валлы, вышел из кухни.
Однако, к моему удивлению, и мать, и сестра, поднялись и пошли вслед за мной. Женщины нашего народа всегда провожали своих мужчин, когда он уходил из дома, правда, лишь в том случаи, если не шли сами. Обернувшись уже на самом пороге, посмотрел на стоящих рядышком мать и сестру. Красивые, слегка грустные и необычайно беззащитные. Вот так. Чуть больше месяца назад из города я выходил одним, в Некрополь вошел другим, вышел из него третьим, на стене, перед учителем, стоял четвертым, сегодня утром проснулся пятым, а на кухню спустился уже шестым. У меня было ощущение, будто за эти дни я прожил даже больше, чем за предыдущие семнадцать лет. И изменился больше. По крайней мере, просто так оставлять мать и сестру я был не намерен. Кивнув своим «девочкам» я вышел из дому и, сбежав по невысокому крыльцу, прошел через маленький двор и вышел на улицу.
У меня появилось еще одно дело к моему учителю.
– Никак мой придурочный ученик вспомнил о существовании своего Великого Учителя? – как обычно, яда в его голосе хватило бы на полноценного Василиска.
– И тебе не болеть, старый хрен! – поднял я на него взгляд.
Неизменные белые, в виде собачек, тапочки, черные, длинные трусы, которые он именовал странным словом «шорты» и длинный, белый халат.
– И кто же тебя так загнал? – поинтересовался он, отхлебывая чай из большой кружки, покрытой многочисленными, веселыми, маленькими, желтыми рожицами.
– Честно говоря, я просто не был готов к такой бурной реакции людей на мой новый титул, – откровенно признался я, постепенно успокаиваясь и выравнивая дыхание.
– Ах да, – сверкнул зелеными глазами учитель, – ты же теперь у нас господин новый Арт-Нак, – несколько зловеще произнес он. – Я тебе, кстати, еще не раз припомню старого Арт-Нака.
– Не понимаю, чего ты возмущаешься? – снимая сапоги, злорадно произнес я. – Ведь теперь все, наконец-то, встало на свои места. Сколько я тебе уже говорю, что ты старый хрен? Лет семь? Вот видишь! У меня ушло целых семь лет, но я все-таки смог доказать, что ты старый хрен. Есть чем гордиться.
Поставив сапоги на обувную полку, я, пройдя мимо как-то так нехорошо скалившегося учителя, направился в сторону зала, – гостиной, как он ее называл, – чувствуя, как утопают мои ноги в мягком, густом ворсе, коридорной дорожки. По бокам находились красивые, даже на мой взгляд, светильники, на потолке расположилась маленькая люстра, а стены были покрыты красивой бумагой, которую учитель называл словом «обои». Войдя в зал, я отметил привычный бардак, ровным слоем покрывающий диван, низенький столик, два кресла, и частично большой ковер. «Бардак» в своем большинстве представлял собой одежду учителя, а оставшаяся часть приходилась на множество книг самой разнообразной тематики, тетрадей, огрызков карандашей, смятых бумаг и даже целых двух наборов цветных ручек.