- Эге, никак возомнил ты, будто и впрямь то редкость великая? - вскричал друид, надолго приникая к кружке с ячменным пивом. - Позволь-ка просветить тебя малость, красавец: хоть весь мир обойди, а иллюзионов обманных, коннахтским равных по величию своему да красоте, нипочем не сыщешь! Вот как сейчас помню: взялся я раз некому Лойрдаху корову заколдовать, чтоб молока больше давала, - серенькую такую, мышастую. Короче говоря, и до середины заклятья добраться не успел, как дочка его мимо плывет - да такая красотка, что слова у меня в глотке застряли. Не поверишь: молоко как хлынет! Попадись тут всадник с лошадью, и тот бы утоп! Едва успел я чары свои вспять обратить, покуда иллюзия в реальность не обратилась да полстраны не затопило.
- Э-э... понятно. Поскольку заклятие состоит из... - начал Ши, но Оллгойт немедля пресек его попытки в самом корне:
- Взять вот, к примеру, холм, что за твердынею королевы нашей высится. На вид вроде холм как холм, однако тем он от холмов прочих отличается, что холм это сидов, а заодно и ход потайной в королевство их сокровенное!
- А кто такие... - опять вякнул было Ши, но друид и здесь не дал ему договорить, слегка возвысив голос:
- Ход сей держат они большею частью запертым. Но в такую ночь, как ныне, любой друид опытный - а пускай даже и самый обыкновенный - способен отворить его без всякого труда.
- А почему именно ныне? - с любопытством поинтересовалась Бельфеба из-за плеча супруга.
- А коя ночь теперь, кроме как не ночь Луга? Разве не с этой целью в Круахан вы заявились? А, совсем я позабыл! Простите покорно старичка дряхлого! - Тут Оллгойт даже стукнул себя по лбу, дабы подчеркнуть, сколь позорную ошибку допустил. - Майн мо Эперт говорил же мне, что это меня - меня самого возжелали вы видеть! Более чем разумным считаю я стремленье ваше. Явитесь же в полночь, когда луна высоко встанет, и тогда покажу я вам, коим могуществом Оллгойт-друид обладает!
- Честно говоря... - начал было Ши, но Оллгойт опять оказался быстрей:
- Припоминается мне один муж достойный, - как бишь его звали? - на коем гейс лежал такой, что пред очами оного мужа все сущее двоилось. Сие тоже лишь иллюзией было, и как раз ко мне пришел он с бедою своей. Я...
Но Ши так и не суждено было постичь, каким образом Оллгойт решил проблему зрительного раздвоения, поскольку в этот самый момент король Айлиль треснул по столу рукоятью кинжала и громогласно объявил:
- А теперь заслушаем мы Ферхерта-барда, ибо ныне день Луга, и отпраздновать событие такое надлежит на славу!
Рабы поспешно унесли объедки, а скамьи раздвинули по сторонам, чтобы освободить для Ферхерта побольше места. Бардом оказался длинноволосый моложавый малый со скорбным выражением на лице; усевшись на табурет со своей арфой, он на пробу пару раз щипнул заунывно отозвавшиеся струны, после чего спотыкающимся баритоном затянул эпическую поэму "Судьба детей Туйренна".
Текст был не особо захватывающий, а исполнение и вовсе отвратное. Ши огляделся по сторонам и заметил, что Бродский начинает раздраженно ерзать всякий раз, когда арфист выпадает из размера или берет фальшивую ноту. Однако остальные были чуть ли не в экстазе и с трудом сдерживали слезу, даже Оллгойт. Наконец, когда Ферхерт с особой чудовищностью дал петуха, кто-то громко и негодующе хрюкнул.
Нерешительно брякнув еще пару раз, арфа умолкла. Ши заметил, что все взгляды в зале направлены исключительно на детектива, который вызывающе поглядывал на всех в ответ.
- Видать, не выносишь ты музыки, дорогуша? - поинтересовалась Медб голосом, который не сулил ничего хорошего.
- Такой - нет! - твердо ответил Бродский. - Ведь просто кишки тянет, гад! У меня и то красивше выйдет!
- Вот это мы сейчас и проверим, - буркнула Медб. - Выходи-ка в круг, уродец! Эйрадх, стань подле типа сего с мечом, и как только сигнал я дам, что обещанье он свое не исполнил, сразу башку мне его неси, да поскорее!
- Алле!.. - завопил было Ши.
- Я слов не знаю! - почти одновременно с ним выкрикнул Бродский.
Но спорить было бесполезно. Крепко ухваченный дюжиной рук, детектив вмиг оказался по соседству с бардом. Эйрадх, долговязый, заросший бородой тип, вытащил меч и встал за спинами певцов, с явным удовольствием предвкушая грядущие события.
Бродский огляделся по сторонам, после чего обернулся к барду.
- Ну чего застыл, как неживой? Давай отматывай на начало последней части и бацай - мне надо ухватить мотив.
Ферхерт послушно забрякал по струнам. Бродский склонился поближе, гудя себе под нос, пока действительно не ухватил достаточно бесхитростную мелодию баллады, после чего выпрямился и призывно махнул аккомпаниатору. Тот опять взял первый аккорд и затянул:
- Ты эти головы прижми к груди своей, о Брайан...
В ту же секунду голос Пита Бродского буквально воспарил над жалкими потугами Ферхерта, сильно и уверенно, и хотя разобрать слова не взялся бы и самый великий знаток местного эпоса, подобного аккомпанемента барду не сумела бы составить ни одна арфа. Выводимая детективом мелодия и сама по себе несла в себе куда больше смысла, нежели любые слова, а уж о том, что бряцание арфы она напрочь затмевала, и поминать не стоило. Ши, пристально наблюдая за Медб, поначалу заметил, как она сжалась, а после, когда меланхолическая баллада покатилась дальше, не без изумления углядел две крупные слезы, скатившиеся по щекам королевы. Айлиль тоже украдкой расплакался, а большая часть собравшихся всхлипывала уже без всякого стеснения. Короче говоря, ситуация до боли напоминала тот массовый психоз, который можно наблюдать только по ходу особо слюнявой мыльной оперы.
Когда казавшаяся нескончаемой поэма подошла к финалу, Пит ухитрился держать последнюю высокую ноту гораздо дольше быстро умолкнувшей арфы. Король Айлиль, воздев свою царственную длань, без всяких стеснений попросту утер струящиеся из глаз слезы рукавом; королева Медб предпочла воспользоваться для этой цели платочком.
- Сотворил ты даже более обещанного, о прислужник американский! Не припомню я, чтоб большего удовольствия доставила мне "Судьба детей" известная! Эй, выдать тунику ему новую да кольцо золотое! - Она решительно поднялась. - А теперь, красавец, готовы мы заслушать весть твою целиком. Будешь сопутствовать ты нам, покуда прочие танцами себя услаждать будут.