Правил колесницей долговязый и худой веснушчатый тип с рыжими волосами, спадавшими ему на плечи из-под золотой повязки на лбу. На нем был зеленый килт, а поверх него плащ из оленьей кожи с прорезями для рук на уровне локтей.
Колесница мчалась прямо к Ши и его спутникам, которые при виде торчащих по бокам кос поспешили спрятаться за массивный валун. В самый последний момент возница перевел лошадей на шаг и выкрикнул:
– Ступайте прочь, коли головы на плечах вам дороги!
– С какой это стати? – независимо поинтересовался Ши из-под прикрытия валуна.
– А с такой, что Сам в гневе великом! Вырывает деревья он с корнем и каменья швыряет тяжкие, и недобрый час тому, кого повстречает он ныне!
– Кто это Сам! – спросил Ши практически одновременно с Бродским, который поинтересовался:
– А ты-то кто такой будешь?
Возница осадил лошадей с выражением искреннего изумления на лице.
– Я Лойг, сын Риангабара, а кто же иной Самим быть может, кроме Пса Ульстерского, Славы Ирландии, Кухулина могучего? Убил он недавно сына своего единственного и впал потому в великую ярость. Ара! Крушит ныне он весь этот край обитаемый, а вас, фоморов, завидев, еще пуще взъярится!
Возница щелкнул кнутом, и едва только лошади перевалили за вершину холма, как небо запятнала туча комьев земли. Там, откуда прибыла колесница, над горизонтом на мгновенье взлетело приличных размеров дерево с болтающимися корнями.
– Двигаем отсюда! – твердо сказал Ши, хватая Бельфебу за руку и устремляясь вниз по склону вслед за колесницей.
– Эй! – крикнул Бродский, без особой охоты пристраиваясь в хвост процессии. – Давайте лучше вернемся и закорешимся с этим парнем. Это же герой номер один в Ирландии!
От земли отскочил еще один камень, а совсем неподалеку послышался невнятный рев.
– Я про него слышал, – заверил Ши, – и если тебе так хочется, можем при случае к нему заскочить, но, по-моему, сейчас не совсем подходящее время для визитов. Мне кажется, в данный момент он настроен не слишком общительно.
Бельфеба на ходу поинтересовалась:
– Именовал ты его героем, и при этом сына он своего умертвил. Как быть такое может?
Бродский, пыхтя, отозвался:
– Просто запутка получилась. У этого Кухулина как-то была подружка – Айфе ее звали. Короче, она залетела, а он возьми да и дай ей отставку, ясно? И когда малыш подрос, она послала его к Кухулину, наложив на него гейс...
– Минуточку, – перебила Бельфеба. – Что это за гейс такой?
– Табу, – подсказал Ши.
– Да никакое там твое табу и рядом не лежало! Бери выше – натуральное колдовство! – горячо уточнил Бродский. – Когда на тебя наложен гейс, ты и пальцем о палец не смеешь стукнуть, даже когда совсем задницу припечет. Так вот, как я уже говорил, на этого пацана, звали его Конла, наклали такой гейс, чтоб он никому не кололся, как его звать и кто его папа. И когда Айфе послала его к Кухулину, тот вызвал мальчишку на бой и без всяких его замочил. В общем, нехорошо вышло.
– И впрямь печальна сия история, – согласилась Бельфеба. – Откуда ж столь умудрился ты в материях подобных, мастер Пит? Иль одной вы с ним расы?
– Как бы мне этого ни хотелось, но увы! – честно признался Бродский. – На моей службе это было бы мне только в жилу. Но раз не судьба, я решил зайти с другого боку, ясно? Буду, думаю, долбить все эти ирландские премудрости до тех пор, пока не стану сечь в них почище самих ирландцев. Вот кой-чего и поднабрался, поняла?
Они уже порядочно спустились вниз по склону, путаясь ногами в высокой траве и постепенно приближаясь к безмятежно пасущейся овечьей отаре.
Бельфеба заметила:
– Очень надеюсь я, что люди недалёко. Не то без кормежки протянем мы ножки!
– Не парься, – отозвался Бродский, – это ж Ирландия, лучшая страна в мире. Если у тебя живот подвело, а под боком овцы, выбирай любую, режь, жарь, и всех делов. Все на халяву – у них тут так принято.
– Нету у нас ни ножа, ни огня, – возразила Бельфеба.
– По-моему, огонь мы запросто добудем при помощи кусочка кремня и какой-нибудь железки, которых у нас и на нас полным-полно, – сказал Ши. – А если забьем овцу и разведем костер, зуб даю, что в самом скором времени подгребет и кто-нибудь с ножом, чтобы разделить с нами ужин. Во всяком случае, попробовать стоит.
Подойдя к большому дереву, он подобрал длинный и тяжелый сухой сук, валявшийся у его подножия. Наступив ногой и поднатужившись, он разломил его на две более-менее одинаковые половины, одну из которых вручил Бродскому. Получившиеся дубины на вид особого доверия не внушали, но при отсутствии инструмента рассчитывать на что-то получше не приходилось.