— Но ты даже не выяснил, чему я учу, — отвечал маг, продолжая неторопливо шагать длинными ногами по дороге, ведущей к перевалу между Оварком и Виссом. Как у большинства уроженцев Гонта, кожа у него была темная с медным отливом, волосы уже поседели. Тощий и выносливый, как пес, похоже, он никогда не уставал. Говорил он редко, ел мало, спал еще меньше. Он обладал острым зрением и слухом, и часто по выражению его лица казалось, будто он к чему-то прислушивается.
Гед ничего не возразил учителю. Это всегда непросто — спорить с магом. Вскоре заговорил сам Огион.
— Ты хочешь творить чары, — сказал он, продолжая размеренно шагать по тропе. — Но ты и так уже испил слишком много воды из этого источника. Жди. Возмужание — дело времени и терпения. А совершенное владение предметом и власть над ним — девятикратное терпение. Скажи лучше, что там растет у дороги?
— Земляника.
— А там?
— Не знаю.
— Четырехлистник — так его зовут в этих краях.
Огион остановился, коснулся обитым медью кончиком посоха маленького растения, чтобы Гед повнимательнее к нему присмотрелся, а потом сам нагнулся и сорвал засохший стручок.
Огион молчал, и Гед рискнул спросить еще раз:
— А какая от него польза, учитель?
— Я не знаю.
Гед тоже сорвал стручок, подержал в руке, разглядывая, а потом бросил на землю.
— Когда узнаешь, каков четырехлистник во все времена года, изучишь свойства корней, листьев и цветов так, чтобы всегда узнавать его по виду, запаху и семени, тогда, возможно, тебе откроется истинное имя, выражающее его сущность. Такое знание превыше любой пользы. Что такое польза? Вот, например, какая польза от тебя? Или от меня? Или возьмем гору Гонт — есть в ней польза? Или в Открытом Море?
Задав эти вопросы, Огион молча шагал с полмили и лишь тогда добавил:
— Чтобы слышать, надо молчать.
Мальчик насупился. Ему не нравилось, когда его заставляли чувствовать себя дураком. Но он подавил негодование и не терпение и старался быть послушным, чтобы Огион наконец начал его учить. Он жаждал знаний, дающих могущество и власть. Иногда ему казалось, что ничему он не научится, бродя по лесам с каким-то сборщиком трав или простым деревенским знахарем, которого его односельчане по ошибке приняли за великого мага. Пока они, огибая Гору, уходили все дальше на запад в глухие леса за Виссом, мальчик все чаще задавал себе вопрос: если это и вправду великий маг Огион, то в чем же его величие и где его магия? Когда шел дождь, Огион не творил даже тех чар, какие знает любой заклинатель дождя, чтобы отогнать непогоду. А надо сказать, что в таких краях, как Гонт или Энланд, где колдуны рождаются часто, нередко можно видеть, как дождевая туча мечется по небу: заклинатели погоды отгоняют ее каждый подальше от себя, и так она носится, не находя места, пока ее не вытолкнут на простор над морем, где дождь никому не мешает. Но Огион позволял дождю идти там, где ему угодно, и лишь находил ель погуще, чтобы спрятаться от ливня. Сидя, съежившись, под мокрыми ветвями, Гед, продрогший и угрюмый, спрашивал себя, какая польза от магической силы, если высшая мудрость заключается в том, чтобы никогда не пользоваться волшебством ради собственного блага? Он уже жалел, что не подался в ученики к заклинателю дождя из Долины — уж с ним-то, по крайней мере, он всегда спал бы на сухом месте и в сухой одежде. Разумеется, вслух он такие мысли не высказывал. Он вообще не проронил ни слова. Учитель улыбался иногда, поглядывая на него, перед тем как крепко заснуть под проливным дождем.
К самому Солнцевороту, когда на высотах Гонта пошел первый густой снег, они добрались до Ре Альби, где жил Огион. Селение — его название переводилось как «соколиное гнездо» — стояло на краю высокого утеса, называющегося Верховиной. Оттуда в ясную погоду было видно далеко внизу глубокую гавань и высокие башни Гонтского Порта, и корабли, приплывающие и уплывающие в узкий проход между двумя Броневыми Скалами; и морской простор, уходящий далеко на запад, где смутно вырисовывались голубые холмы Оранеи, самого восточного из Внутренних Островов.
Дом мага, большой и просторный, сложенный из крепких бревен, отапливался камином с самой настоящей дымовой трубой; но изнутри он мало отличался от обычной деревенской хижины, в какой Гед жил в Ольховке: всего одна комната да пристроенный сбоку козий хлев. В западной стене дома было что-то вроде ниши, там спал Гед. Над его постелью, простым соломенным тюфяком, было окно, выходящее на море, но большую часть времени закрытое ставнями для защиты от сильного зимнего ветра, дувшего с северо-запада. Всю зиму Гед провел в теплом полумраке дома, слушая шелест дождя, свист ветра за окном или тишину снегопада. За это время он научился читать и писать Шестьсот Хардических Рун. Занятия доставляли ему большую радость, потому что без знания рун чары и заклятия приходилось заучивать наизусть, не понимая сути того, что делаешь. Хардик, язык Архипелага, заключал в себе не больше магической силы, чем любой другой челове-ческий язык, но он уходил корнями к Древнему Языку, на котором некогда были даны всем вещам их истинные имена, а понимание Древнего Языка начинается с освоения рун, начертанных еще во времена, когда острова этого мира впервые были подняты из моря.