Они свернули в узкий проход между высокими красными стенами домов без окон. Переулок провел их вдоль склона холма, а через арку, украшенную истлевшими флагами, они снова выбрались на солнечный свет, на другую рыночную площадь — квадрат на крутом склоне, где жались друг к другу киоски, лавчонки, прилавки; площадь кишела людьми и мухами.
По всему периметру площади сидели или лежали на спине множество мужчин и женщин, совершенно неподвижных. Сразу бросались в глаза их рты, синевато-черные, похожие на сплошные синяки. На губах кишели мухи, вися гроздьями, будто горстки черной смородины.
— Сколько же их... — глухо и как-то торопливо сказал Ястреб, несомненно, тоже потрясенный этой картиной. Но когда Аррен глянул на него, то увидел лишь вкрадчиво-мягкое курносое лицо добродушного купца Чеглока, на котором не отражалось никакого интереса к несчастным.
— Что стряслось с этими людьми? — спросил Аррен.
— Хазия. Она успокаивает и отупляет, освобождая тело от сознания. И дух тоже свободно бродит где угодно, но, возвращаясь в тело, снова требует хазии... Жажда растет, а жизнь укорачивается, потому что вещество это ядовито. Сначала появляется дрожь в конечностях, потом наступает паралич, а за ним — смерть.
Аррен смотрел на женщину, которая сидела, привалившись спиной к нагретой солнцем стене; она подняла руку, чтобы согнать мух с лица, но у нее получились лишь дергающиеся круговые движения в воздухе, словно она забыла, что хотела сделать вначале; теперь ее рука двигалась, подчиняясь приливу паралитической дрожи и судорожному подергиванию мышц. Движения эти напоминали некое заклинание, только лишенное какой-либо цели: наговор без всякого смысла.
Ястреб тоже поглядел на нее, но на его лице ничего не отразилось.
— Пошли дальше! — сказал он.
Он повел его через рыночную площадь к киоску под тентом. Полосы солнечного света, окрашенного в зеленый, оранжевый, лимонный, малиновый и лазурный цвета, падали на ткани, шали и плетеные пояса, выставленные на прилавки, и плясали, разбившись на множество цветных солнечных зайчиков в крохотных зеркальцах, которые украшали высокую с перьями шляпу женщины, продававшей ткани. Крупная, грузная торговка зычным голосом кричала речитативом:
— Шелка, сатины, полотно, меха, войлок, шерстяные ткани, шали с Гонта, кисея с Соула, шелка с Лорбанери! Эй вы, северяне, сбросьте свои шерстяные плащи, неужели вы не чувствуете, что солнце припекает изо всех сил? Ну-ка гляньте — неплохой подарок для девушки, оставшейся на далеком Хавноре! Посмотрите — шелка с юга, тонкие, как крылышки мотылька!
И она проворными руками развернула перед ними рулон тонкого, как кисея, шелка, розового с серебряной нитью.
— Нет, хозяйка, мы не женаты на королевах, — сказал Ястреб, и голос женщины загремел в ответ, как труба:
— Так во что же вы одеваете своих женщин, дерюжники? В парусину? Вот скряги — не могут купить отрез шелка для несчастной женщины, которая замерзает, поджидаючи их среди вечных северных снегов! В таком случае, вот вам гонтийская шаль — она поможет сохранить тепло долгими зимними ночами!
И она швырнула на прилавок огромную шаль, кремовую с коричневым, сотканную из шелковистого козьего пуха, привезенного с северных островов. Мнимый торговец протянул руку, пощупал шаль — и улыбнулся.
— Э, да ты, выходит, сам гонтиец? — взревел трубный глас, а головной убор кивнул, послав во все стороны тысячи цветных зайчиков, заметавшихся по тенту и по тканям.
— Это сделано на Андрадах — видишь? Здесь всего лишь четыре основных нити на ширину пальца. А в гонтийских шалях их шесть или больше, но меньше не бывает никогда... Ты лучше скажи, почему ты бросила магию и занялась этими тряпками и побрякушками? Когда я был здесь несколько лет назад, я видел, как ты доставала у людей из ушей огонь, превращая его в птиц и в золотые колокольчики. Все это выглядело куда более красиво, чем твое теперешнее ремесло.
— Ну, это вообще не было ремеслом, — сказала дюжая дама, и Аррен на мгновение встретил взгляд ее глаз, твердых и блестящих, как агаты — она глядела на него и Чеглока из-под беспокойного блеска и сверкания колышущегося головного убора из перьев и вспыхивающих зеркал.
— Но это же такая потеха — вытаскивать из ушей огонь, — произнес Чеглок непреклонно и в то же время простодушно. — Я-то думал, что ты покажешь этот фокус моему племяннику.
— Сами рассудите, — сказала женщина голосом, внезапно утратившим чуть ли не всю свою грубость. Она навалилась тяжелыми коричневыми руками и широкой грудью на прилавок и продолжала: — Понимаете, мы уже вообще не делаем таких фокусов. Народ и слышать о них не желает, он больше не верит в чудеса. А эти зеркала! Я вижу, ты помнишь мои зеркала, — и она тряхнула головой так, что отраженные цветные зайчики закружились вокруг них ошеломляющим вихрем. — Понимаешь, можно так заморочить человеку голову блеском и вспышками зеркал, словами и другими трюками, что ему начнет казаться, будто он видит то, чего не видит, чего на самом деле вообще нет. Я не стану тебе подробно объяснять, как это делается, но я могла заставить их увидеть все, что мне угодно: и пламя, и золотые колокольчики, и те наряды из золотой парчи, усыпанной алмазами величиной с абрикос, которыми я украшала матросов. Моряки уходили от меня, кичась так, будто являлись по меньшей мере Королями Всех Островов. Делала я и другую чепуху. Людей дурачить легко. Им только палец покажи — и они становятся как кролики, зачарованные змеей. Все люди похожи на этих кроликов. Но когда они понимали, что их провели и одурачили, то приходили в ярость и забывали, какое удовольствие только что получили от моих фокусов. И тогда лучше им в руки не попадаться. Поэтому я решила заняться другим ремеслом, и хотя, может быть, эти шелка совсем не настоящие и шали вовсе не с Гонта, — но все равно люди будут их носить — будут, как миленькие! Потому что какие бы ни были эти ткани, они существуют, и это не видимость и не воздух, как те одеяния из золотой парчи.