Уже с первых же кадров фильм поражает своей напряженной экспрессией. Скупые, точно найденные детали. Панорама древнего города, отраженного в воде, словно возникающего на наших глазах из предания в голубоватой сказочной дымке. Тревожно, призывно звонит колокол. На берегу — перевернутые лодки. Воин ведет под уздцы лошадь. Брошены без дела плуг и топор. В горнице качается пустая люлька и догорает свеча. Ратники прощаются с женами и матерями. Так несколькими скупыми деталями воссоздана обстановка. Выразительная и броская живописная манера, в которой художник говорит языком символов и метафор, позволяет передать и стелющийся по полю туман и густые темные силуэты облаков, скрывающих приближающегося противника — татарские полчища.
Но, может быть, самое поразительное в фильме — это то, как изображена на экране сама битва. Благодаря высокому мастерству монтажа стопкадров и "одушевления" фигуры, выхваченные из древнерусских фресок и икон — искусства, казалось бы, совершенно иного по своей природе и принципиально статичного — приобрели стремительный динамизм, органично вошли в новое художественное целое. Гармония изобразительного и музыкального начал, полный отказ от какой бы то ни было иллюстративности в их соподчинении подчеркивают это впечатление законченности.
В изображении битвы все кинематографично, все построено на точном монтаже, остром сопоставлении кадров, передающих сначала атмосферу грозного противостояния, а затем ожесточенного сражения. Князь, стоящий у заграждения с дружиной. Мчащееся татарское полчище. Развевающиеся знамена, мечи русских воевод и ратников. Взмахи кривых татарских сабель. Смешавшиеся в схватке ряды, вздыбленные кони, врезавшиеся в самую гущу рубящихся. Натянутая тетива луков, летящие стрелы, падающие тела убитых — так создается экспрессивная, многокрасочная картина сечи. Мы видим лицо князя, неколебимо стоящую дружину воинов и затем общий план поля битвы — отступающее татарское войско.
В мультипликации редко приходится говорить о мастерстве самой съемки. Но в "Сече при Керженце" умело использованы разнообразные оптические приемы, значительно усиливающие эмоциональнопоэтическое воздействие фильма, помогающие сделать более выразительным и динамичным романтико-живописный строй картины, в которой фантастика народной легенды гармонично сочетается с героико-патриотической темой. Будто омытая солнцем, высветляется величественная фигура жены князя, цвета и краски словно становятся подвижными, переливчатыми и оживают. Из воды, подобно воплощенной легенде, вновь возникает сказочный древнерусский город. Снова руки плотников берутся за топоры и тешут бревна для изб и лодок, землепашец шагает с сохой, которую тащит лошадь. Босые ноги идут по вспаханной земле, в ее борозды падают первые зерна. Молот стучит по наковальне. Руки разламывают краюху хлеба. Играют дети в свои игры, мирно трудятся горожане. За всем этим стоит русское войско. И снова в высвечивающемся кадре скачут на деревянных лошадках мальчишки. Так кончается этот фильм, прославляющий жизнь, ее творческое начало, мужество и трудолюбие народа как высшие ценности на земле.
Иван Иванов-Вано и Юрий Норштейн. "Сече при Керженце"
Картина построена так, что, оживляя древние образы, воскрешая предание, рассказывая о войне, она утверждает мир. Вот почему основанная на сюжете и изобразительном материале, столь древнем и далеком, она звучит как произведение актуальное, пронизанное современным строем идей и чувств. И оттого, что за ними стоит история, традиции национального искусства, классическая музыка, они становятся еще ярче и значительней.
Особое место занимает в кукольной мультипликации работа А. Кареновича, сорежиссера фильма "Баня", постановщика "Приключений барона Мюнхаузена", "Комедианта" и "Отважного Робина Гуда", талантливого мастера широкого творческого диапазона.
Неповторимо оригинально творческое лицо и "принципиально" детского режиссера и художника В. Дегтярева — автора таких поэтичных кукольных картин, как "Конец Черной топи" (1960), "Сказка о старом кедре" (1963), "Кто сказал "мяу"?", получившей в 1963 году пре мию в Аннеси как лучший фильм года.
"Баня" В. Маяковского на экране. Гиперболизм и масштабность образов Маяковского, стремительный полет творческой фантазии, излюбленное контрастное сопоставление поэтически условного и фактически достоверного, гротескность сатирических персонажей поэта — все это необычайно близко и родственно художественным особенностям мультипликации.