— Ты же — не женщина, — пожал я плечами и, заметив какими глазами Мило посмотрел вниз на Лавинию, добавил: — Да, а вот она женщина. И это естественно для неё быть рабыней.
— Но Вы теряете значительные деньги, — заметил он.
— Один бит-тарск, если быть точным, — усмехнулся я, вызвав улыбку и на его лице. — За столь немногое, можно было бы купить разве что услуги какой-нибудь новообращённой рабыни в захудалой пага-таверне, той, которая всё ещё отчаянно стремиться научиться, ублажать мужчин.
— Женщины восхитительны! — воскликнул Мило.
— Они небезынтересны, — подержал его я.
Лавиния застенчиво опустила голову, поскольку именно на неё были направлены глаза актёра, когда он произнёс своё восторженное определение. Безусловно, когда мужчина может рассмотреть красоту в одной женщине, он легко увидит её и в тысячах других.
— Я всегда был рабом, — сказал он, — даже когда был совсем ребёнком.
— Понимаю, — кивнул я.
— Я был красивым мальчиком, — вздохнул Мило.
— Могу себе представить, — сказал я.
— И мне всегда отказывали в женщинах, предостерегали от них, ругали, когда я выказывал к ним интерес, а иногда даже били, когда я разглядывал их.
— Я знаю мир, в котором такое, в некотором смысле, стало повсеместной практикой, — заметил я, — мир в котором, в политических целях определенных групп, для защиты их интересов и удовлетворения их амбиций, в массовом порядке делаются попытки подавить, унизить, остановить и запретить мужественность. А в итоге, этому сопутствует снижение и прекращение женственности, что, однако не касается тех групп, которые это всё затеяли, поскольку собственные интересы для них важнее всего.
— Как такое вообще могло произойти? — ужаснулся Мило.
— Проще, чем тебе кажется, — пожал я плечами. — В искусственном мире, приученном одобрять идеологии отрицания, полном определений и организаций, использующих методики психологических манипуляций, в которых они используют в своих интересах антибиологические прецеденты далёкого прошлого, этого легко можно достичь.
— Неужели их не останавливает даже вырождение и безумие, угрожающие будущему их собственного мира? — спросил он.
— Конечно, нет, — развёл я руками.
Мужчина вздрогнул.
— Некоторые люди боятся открыть глаза, — сказал я.
— Почему? — удивился Мило.
— Им сказали, что так делать неправильно.
— Но это — безумие, — заметил мой собеседник.
— Нет, — вздохнул я. — Это — мудрость со стороны тех, кто боится того, что другие смогут видеть.
Мило снова вздрогнул.
— Но, возможно, однажды они откроют глаза, — улыбнулся я.
— А теперь выбрось все мысли о таких местах из своей головы. — Ты теперь свободен. Тебе больше не требуется скрывать или отрицать свои чувства. Тебе больше нет нужды скрывать или отрицать твою мужественность.
— Я действительно свободен? — недоверчиво спросил мужчина.
— Да, — заверил его я, вручая бумаги, которые он бегло просмотрев, спрятал под тунику.
— Признаться, я даже не знаю, что мне делать и как мне быть, — смущённо признался свободный мужчина.
— Позволь твоим инстинктам и твоей крови подсказать тебе это, — посоветовал я. — Их сущность превыше той идеологической обработки, которой тебя подвергали.
— Я — мужчина, — с гордостью произнёс Мило.
— Это верно, — согласился я.
— Вы не побрезговали бы коснуться моей руки? — поинтересовался он.
— Я даже пожму её, — заверил его я, — в знак дружбы, и также в знак дружбы положу другую руку на твоё плечо. Можешь сделать то же самое и со мной, если пожелаешь.
И мы пожали руку друг другу правые руки, положив левые на плечи.
— Ты — мужчина, — сказал я. — И не бойся им быть.
— Я благодарен вам, — ответил Мило и добавил: — Сэр.
— Пустяки, — отмахнулся я, — Сэр.
— По-моему, для него было бы разумно, как можно скорее исчезнуть, — проворчал Марк. — Исходя из всего, что мы знаем об Аппании, он, скорее всего, уже раскаялся в своей неосмотрительности и возвращается со своими людьми.
Во взгляде смотревшей на Мило Лавинии читалось неподдельно страдание.
— Мне понравился твой «Луриус из Джада», — признался я актёру.
— Спасибо, — поблагодарил тот.
— А мне нет, — буркнул Марк.
— У Марка предвзятое отношение, — усмехнулся я.
— Но он тоже прав, — заметил Мило.
— О? — удивился я.
— Вот видишь? — бросил мне Марк.
— А мне понравилось, — сказал я.
— На самом деле я не актёр, — вздохнул мужчина.
— Почему? — полюбопытствовал я.
— Нет, — развёл он руками. — Актёр — от слова акт, и он должен быть готов к акту, к поступку, к действию. А я всего лишь играю самого себя под разными именами. И это — всё.
— Это тоже своего рода действие, — заметил я.
— Возможно, Вы правы, — вздохнул Мило.
— Конечно, я прав, — заверил его я.
— Вы — замечательный актёр, Господин! — воскликнула Лавиния, но тут же быстро опустила голову и съёжилась, опасаясь, что сейчас на неё обрушится удар.
— Ты назвала меня господином, — удивлённо сказал ей Мило.
Женщина несмело подняла голову.
— Это ей подобает, — пожал я плечами. — Ведь она — рабыня, а Ты — свободный мужчина.
Конечно, она заговорила без разрешения, но в данном случае, как мне показалось, это были рефлекторно вырвавшиеся слова, и с этим она ничего не могла поделать. Учитывая все обстоятельства, я решил пропустить это мимо ушей. Думаю, это не приведёт её к привычке к таким заблуждениям.
— Простите меня, Господин! — прошептала Лавиния, обращаясь ко мне.
— Ты можешь говорить, — кивнул я.
— Дело в том, как мне кажется, великий и прекрасный Мило — действительно удивительный актёр, — пояснила женщина. — Ведь суть не в том, чтобы выступать в тысяче ролей, и мы не смогли узнать его вошедшего в ту или иную роль. Важнее то, что он остаётся собой, играя тысячу ролей, и это именно его мы любим, его — великолепного самого по себе, а не его персонажей!
— Вот, — указал я Марку. — Видишь?
— Любим? — переспросил Мило, глядя на стоящую на коленях рабыню.
— Конечно, мое мнение — всего лишь мнение рабыни, — поспешила заверить его она, опуская голову вниз.
— Это верно, — не мог не признать я.
— Любишь? — снова спросил Мило, не сводя глаз с Лавинии.
— Да, Господин, — всхлипнула та, не поднимая головы.
— Подними голову, рабыню, — приказал я рабыне, и она послушно выполнила моё требование. — А теперь запрокинь голову, насколько сможешь.
Когда женщина сделала это, контуры её выпяченных грудей стали ещё соблазнительнее, а ошейник стал виден во всей красе.
— Она хорошенькая, не правда ли? — осведомился я.
— Она — красивая рабыня, — согласился Мило.
Слезы уязвимости и переполнявших её эмоций, навернулись на глаза Лавинии.
— Для Мило будет лучше поскорее уйти отсюда, — напомнил Марк.
— Ты прав, — признал я.
Лавиния затряслась от рыданий, но позу она изменить, конечно, не решилась.
— Всего несколько енов назад, — сказал Мило обращаясь ко мне, — мы оба принадлежали вам!
— Верно, — кивнул я.
— Тебе нужно уходить, — намекнул Марк, вызвав новый всплеск сдавливаемых рыданий Лавинии, которая затряслась всем телом, но смогла удержать позу.
— Признаться, — обратился ко мне Мило, — я охотно остался бы вашим рабом.
— Почему? — спросил я.
— В этом случае, я мог бы когда мне это было бы разрешено, — объяснил он, — иметь возможность смотреть на эту женщину.
— Ты находишь её интересной? — уточнил я.
— Конечно! — страстно воскликнул актёр.
— Тогда она твоя, — бросил я.
— Моя! — поражённо вскрикнул Мило.
— Конечно, — кивнул я. — Она — всего лишь рабыня, имущество, пустяк, безделица. Я отдаю её тебе. Вот ключ от её ошейника.
Я вложил ключ в его руку.
— Ты можешь изменить позу, — сообщил я рабыне.
Лавиния тут же бросилась на живот передо мной и, покрывая мои ноги слезами и поцелуями, запричитала:
— Спасибо! Спасибо, Господин!
— Твой новый господин там, — усмехнулся я и указал на Мило.
Не заставив просить себя дважды, рабыня быстро переползла к нему, и принялась целовать уже его ноги.
— Я люблю Вас, Господин! — всхлипывала она при этом. — Я люблю Вас!