С этими словами она тяжело опустилась на жёсткий кожаный диван в римском стиле, открыла книгу и погрузилась в своё каникулярное чтение.
Квентин понимал, что иногда лучше переждать мрачные периоды Элис, чем пытаться вытянуть её из них. У каждого своя реакция на дом детства. Так что он провёл следующий час, бродя по чему-то, очень напоминавшему Помпейский дом, который мог бы принадлежать семейству из средней буржуазии, увешанный порнографическими фресками. Все было до одержимости аутентично, кроме ванных комнат — очевидная уступка комфорту. Даже ужин был исторически точный: телячьи мозги, языки попугаев, жареная мурена, все перчённые до непригодности к пище, как если бы они не были несъедобными до этого. Подавался он оживлёнными деревянными марионетками трехфутовой высоты[9] , которые издавали при ходьбе лёгкое постукивание. К счастью, на столе было вдоволь вина.
Они дошли до третьего блюда — жареной фаршированной свиноматки — когда в дверях внезапно появился полный, низкорослый и круглолицый человек. Он был одет в поношенную тогу из серых нестираных простыней. Он явно не брился несколько дней, и его тёмная щетина тянулась вниз по шее, а остатки волос не мешало бы подстричь.
— Ave atque vales![10] — сказал он. Он отдал продуманный салют в якобы римском стиле, который на деле был точно таким же, как нацистское приветствие. — Добро пожаловать в домус Дэнилус!
Он состроил мину, которая подразумевала, что не его вина в том, что шутка несмешная.
— Привет, пап, — сказала Элис. — Папа, это мой друг Квентин.
— Привет, — Квентин поднялся. Он пытался есть полулёжа, как римлянин, что было сложнее, чем кажется, и у него кололо в боку. Отец Элис пожал протянутую руку. На вид казалось, что в процессе рукопожатия он забыл, что делает, а затем с удивлением обнаружил мясистую инопланетную конечность прямо в своих руках.
— Вы правда это едите? Я поел пиццу из «Доминос» час назад.
— Мы не знали, что есть что-нибудь ещё. Где мама?
— Кто знает? — ответил отец Элис. Он закатил глаза, будто была задана глупая загадка. — Последний раз, когда я её видел, она работала над одной из своих композиций внизу.
Он сбежал по ступенькам в комнату, прошлёпал сандалиями по каменным плитам, и плеснул себе вина из графина.
— И когда это было? В ноябре?
— Не задавай вопросов. Я попусту трачу своё время в этой дыре.
— Не мог бы ты разместить здесь пару окон, папочка? Здесь так темно.
— Окон? — Он снова вытаращил глаза; это выражение лица стало его коронным. — Вы говорите о какой-то варварской магии, о которой мы, благородные римляне, не имеем ни малейшего представления!
— Вы проделали здесь потрясающую работу, — пропищал Квентин как само раболепие. — Получилось очень достоверно.
— Спасибо! — Отец Элис осушил кубок и налил себе ещё, потом тяжело опустился на диван, оставляя фиолетовый след вина на своей тоге. У него были бледные, цвета слоновой кости, пухлые икры, покрытые вздыбленными чёрными волосками. Квентина удивляло, как его несравненная Элис могла разделять одну общую пару генетической информации с этим человеком.
— Я потратил три года, чтобы всё организовать, — сказал он. — Три года. И знаете что? Я устал уже после двух месяцев. Я не могу есть, на моей тоге потёртости, и я заработал подошвенный фасцит от хождения по этим каменным полам. В чем смысл моей жизни? — Он яростно посмотрел на Квентина, будто на самом деле ждал ответа, будто Квентин скрывал ответ от него. — Кто-нибудь может ответить? Потому что я понятия не имею! Никакого!
Элис посмотрела на отца, как если бы он только что убил её питомца. Квентин замер, словно отец Элис, как динозавр, не смог бы его видеть. Все трое сидели в неловком молчании в течение какого-то времени. Затем отец Элис встал.
— Gratias[11] , и — спокойной ночи!
Он бросил шлейф тоги через плечо и вышел из комнаты. Послышалось щёлканье ног марионеток, которые вытирали пролитое им вино.
— Это мой папа! — громко сказала Элис, закатив глаза, как будто ждала, что кто-то будет подшучивать над ней. Никто и не стал.
В разгар этого семейного застоя Элис и Квентин создали приемлемый, даже удобный для себя распорядок дня, как оккупанты отметили себе безопасную территорию глубоко во вражеском стане. Было странное ощущение свободы в нахождении в самой гуще чужих семейных проблем — Квентин мог заметить негативную эмоциональную энергию, излучающуюся во всех направлениях, разрушающую всё на своём пути своими ядовитыми частицами, хотя через него она проходила без особого ущерба, как нейтрино. Он чувствовал себя Суперменом, будто он был с другой планеты, и это сделало его устойчивым к любому местному злу. Но он видел, как это сказывается на Элис, и пытался защитить её, как мог. Он инстинктивно знал правила, что значило иметь родителей, которые не замечают тебя. Разница была лишь в том, что его родители делали это потому, что они любили друг друга, а родители Элис — потому что ненавидели.