любопытны и любят бродить по окрестностям — на всякий случай надевают шапки-невидимки или туманные шапочки.
Каждый видал, как ранним утром на луга ложится, прижимается к травам словно светящийся изнутри туман. Может быть, гномы вышли на прогулку? Или они собрались всем народом, стоят, прислонившись к травинкам, как мы прислоняемся к деревьям, решают свои дела?
Дел у маленьких человечков множество, и не такие уж они простые. Висс рассказывает, что в одной окруженной горами деревне гномы часто спускались в долину и помогали крестьянам в работе; особенно они любили косить сено своими маленькими косами.
Поработав хорошенько, гномы отдыхали всегда на одной и той же толстой кленовой ветке в тени листьев. Но однажды злой и глупый человек подпилил ветку; когда гномы упали, человек этот стал вдобавок смеяться над ними.
Гномы очень обиделись:
О, как небо высоко
И измена велика!
Теперь прочь — и навсегда! —
закричали они, поднялись с земли и исчезли. Больше в этих местах они не появлялись, и как же тоскливо стало людям!
А близ другой деревни росло на горе прекрасное вишневое дерево. Однажды летом, когда ягоды поспели и пастух, которому принадлежало дерево, задумал собрать урожай, оказалось, что вишня уже обобрана, все ягоды в корзинках и решетах снесены в амбар. Узнав об этом, деревенские старики сказали пастуху:
— К тебе приходили гномы из племени Честных карликов. Они приходят по ночам в длинных плащах, скрывающих их ноги. Пожалуйста, не подглядывай за ними, не мешай им.
К сожалению, пастух не послушался мудрого совета: он решил непременно узнать, почему карлики всегда так старательно прячут свои ноги.
Прошел год, вновь наступило лето, поспели вишни. Когда карлики по ночам стаЛи их собирать, пастух взял мешок золы и рассыпал его вокруг дерева. Наутро он увидел: вишня обобрана, а на золе отпечаталось множество гусиных лапок.
Пастух расхохотался и стал кромко кричать, чтобы карлики услышали — там, среди гор и скал, в своих городах:
— Ваша тайна раскрыта! Я расскажу о ней всем на свете!
Никто не откликнулся. Окончился день, и с заката до полуночи
с гор доносился глухой шум — гномы разрушали свои дома, чтобы и следа не осталось. А потом до самого рассвета слышался топот множества ножек: карлики уходили на чужбину.
Жители Кёльна, как рассказал в своей сказке «Кёльнские домовые» Август Копиш, по сию пору вспоминают:
При домовых жилось привольно!
Нам делать было нечего —
Лежи с утра до вечера!
А станет темно —
В дверь и в окно Спешат человечки...
Еще хозяин крепко спит,
А в доме все уже блестит! . .
Кёльнские гномы — мастера на все руки. Они шьют, и портной может спокойно спать, они делают вино вместо «лентяя винодела», пекут вкусные хлеба вместо булочника: «Пока все дрыхнут, как сычи, готовы хлеб и калачи». Так продолжалось, пока гномы не наткнулись на людское неразумение и неблагодарность.
Снова разыгралась все та же история:
Решила вдруг жена портного
Увидеть ночью домового.
Рассыпав по полу горох,
Старуха ждет...
Вдруг кто-то — грох! —
И вниз со ступенек
Летит через веник!
Следом второй
В бочку с водой...
Малютки толкаются,
Кричат, спотыкаются.. .
С тех пор мы домовых не ждем...
Их не разыщешь и с огнем!
Я вспомнил все эти печальные истории, когда был на дне рождения у десятилетнего сына моих друзей. Взрослые разговаривали о важных, взрослых делах, а из другой комнаты доносились веселые, возбужденные детские голоса и топот ног.
Потом шум умолк, и так внезапно, что отец именинника поднялся и открыл дверь. Я пошел вслед за ним. В большой комнате, где мы очутились, было пусто — мебель ради праздника вынесли, — только у стены стоял стол, прикрытый длинной скатертью, свешивающейся до самого пола, везде валялись игрушки, а детей не было.
— Убежали во двор? — спросил я.
— Нет, нет, — ответил мой приятель и лицо его стало строгим и недовольным. Он подошел к столу и сердито сказал: — Вылезайте! Сейчас же вылезайте! Ну, вылезайте же, наконец!
Я должен был остановить моего приятеля, даже обязан был сделать это, хотя бы потому, что отлично знал со слов Гейне, Андерсена, Погорельского, Корчака, как гномы и дети берегут свои секреты и как они обижаются, когда даже самые близкие врываются в их тайную жизнь; именно на близких обижаются больше всего. И знал, как любят гномы забираться в темные укрытия и оттуда, невидимыми, смотреть на мир. Знал! Поэтому я и пишу эту маленькую главку, что тогда не выполнил своего долга.
Мой приятель рванул скатерть, в сердцах отбросил ее, и там, в темноте, сгустившейся под столом, стали видны пар пятнадцать ярко сверкавших детских глаз. Если это был экипаж парусника, то ясно, что как раз в этот момент парусник подплывал к необитаемому острову; если корабль — космический, то пилоты, точно держа курс, вели его прямиком к Марсу; и марсиане по этому случаю вышли из своих подземных городов, где они обычно скрываются; если...
Но мой приятель крикнул:
— Тьфу! Духота какая... и темень. Сейчас же вылезайте! Сколько еще повторять!
Он крикнул это и...
Да ничего, собственно, не случилось... Просто глаза ребят теперь, когда они вылезли из-под стола, светились несколько менее ярко. Необитаемый остров разом ушел на дно океана. Марсиане скрылись, и Марс вновь стал холодным и мертвым, как это и положено звезде войны.
Конечно же, ребята не убежали, как поступают гномы. Не убежали, но как бы ушли в себя, отдалились от нас. И как стало страшно: а что, если это расстояние, эта невидимая «даль» будет и дальше расти?
Но мы тогда не думали об этом, спокойно вернулись во «взрослую» комнату и занялись своими важными взрослыми разговорами...
«Ах, как хотел я стать хоть на минутку тобою, чтобы узнать твои мысли! Ведь ты был уже человеком!»—Человек этот — полуторагодовалый сын из рассказа Юрия Казакова «Во сне ты горько плакал». — Я... с тоской думал, что ты мудрее меня, что ты знаешь нечто такое, что и я знал когда-то, а теперь забыл, забыл... Что и все-то на свете сотворено затем только, чтобы на него взглянули глаза ребенка!»
Со страстной заинтересованностью писатель пытается проникнуть в мысли, желания, поведение, во весь сложнейший внутренний мир крошечного ребенка. «Странно, но ты в это лето не любил играть обыкновенными игрушками, а любил заниматься предметами мельчайшими. Без конца ты мог передвигать на ладошке какую-нибудь песчинку, хвоинку, крошечную травинку... Жизнь, существование пчел, бабочек и мошек занимала тебя несравненно больше, чем существование кошек, собак, коров, сорок, белок».
Что ж, может быть, такое даровано ребенку самой природой — чтобы первые встречи с ней не испугали огромностью ее, непостижимостью. Чтобы он, с самого начала жизни, почувствовал себя не слабым, беззащитным существом перед многоликою природой, а старшим братом ее. Именно старшим братом — рыбок, букашек, травинок, покуда сам он еще малая кроха, — но уже добрым, внимательным, готовым прийти на помощь. Ведь он человек, и быть старшим братом природы — первый его долг, который должно осознать на самой заре жизни.