... Притча рассказывает про мудреца, жившего тысячу, а может быть, и две тысячи лет назад.
Ученики и друзья говорили мудрецу:
— Главный жрец, и главный судья, и главный палач гневаются, что ты веришь не в то, во что верят они, и учишь не тому, чему они велят учить. Смотри — они сожгут тебя на костре, и вместе с тобой в огне исчезнет созданное тобой.
— Не бойтесь, дети мои, — спокойно отвечал мудрец, отрывая взгляд от пергамента, на котором он записывал то, чему научила его жизнь. — Пусть меня сожгут; мысли сжечь нельзя — письмена не горят!
Он снова принимался за работу, а ученики и друзья в сомнении покачивали головой. «Ох как наивны бывают самые мудрые мудрецы, — думали они. — Письмена не горят? Но даже ребенок знает, что бумагой и пергаментом лучше всего разжечь костер».
И наступил день, рассказывает притча — а может быть, это и не притча, а подлинная история, случившаяся некогда в действительности, — наступил день, когда к мудрецу пришли стражники и увели его в темницу. Суд приговорил его к сожжению на костре.
Когда мудреца вывели на площадь, завернутого в пергаменты его рукописей, и огонь жадно охватил красными своими языками пергаменты, один из учеников крикнул из толпы, окружавшей костер:
— Письмена горят! Ты учил ложно, старик!
В ответ послышался голос мудреца:
— Горит пергамент, а буквы улетают!
Он крикнул это в последние мгновенйя, погибая страшной смертью на костре, а мы через тысячу или даже через две тысячи лет как бы слышим его слова.
Значит, это правда, что буквы не горят: они улетают из пламени, проскальзывают через колючую проволоку, по которой пропущен ток высокого напряжения, способный убить все живое.
Значит, они живее живого.
Они улетают, собираются в слова, а слова собираются в мысли — не обычные, а вечные мысли, — но не остаются в безопасной высоте, а спускаются к людям: ведь они для людей.
... Рассказывают в другой старинной притче, что давным-давно в маленьком нищем городке жил справедливый старик — врач и учитель. Когда кто-нибудь заболевал, старик приходил к больному и спасал его, если это было в силах человеческих.
А когда рождался ребенок, первые самые важные слова он узнавал от учителя. И первые сказки слышал из его уст. Когда ребенок вырастал, учитель наставлял его, как надо жить, чтобы не превратиться в волка среди людей, а оставаться человеком; это ведь совсем не просто.
И когда кто-нибудь умирал, старик до конца бодрствовал у изголовья больного, утешал его, выслушивал последние слова. Умирающий знал, что дети его не останутся сиротами, то, что он не успел совершить, будет совершено, что старик возьмет на свои плечи груз и его забот.
Рассказывают в этой древней притче, будто, узнав о том, что на земле есть такой человек, бог призвал его к себе.
Когда старик появился перед ним, бог спросил:
— Скажи мне всю правду: хорошо ли живут люди на земле?
— Плохо! — ответил старик. — Богатые обижают бедных, судьи и тюремщики мучают и убивают ни в чем не повинных...
— Говори, говори!.. — торопил бог. — Ведь те, кто окружает меня здесь, на небе, скрывают правду. А только» зная все, я смог бы спасти мир.
Старик хотел было продолжать бесконечную повесть о несправедливостях, творящихся на земле. Но в это время там далеко, в его городке, к старой, больной женщине приблизился смертный час. И, чувствуя это, она в отчаянии прошептала:
— Неужели я погибну, не услышав утешения, не передав внуков тому, кто один спасет их от нищеты, и не переложив на его плечи свои беды, единственное, чем так щедро одарила меня судьба.
Услышав ?е шепот, старик сказал богу:
— Мне некогда говорить с тобой. Смерть не станет ждать. Мне надо торопиться к умирающей...
И он опустился с неба на землю, в нищий свой городок.
В последний раз открыв глаза, умирающая увидела у изголовья лицо старика и услышала его голос:
— Я здесь, не бойся! Я поведу к свету твоих внуков, и меня не согнет твое горе. Спи спокойно!..
Женщина умерла, как уснула, с улыбкой на губах, в первый раз за длинную жизнь не чувствуя ужаса перед будущим.
«А мир не был спасен, бог не узнал правды» —такими грустными и насмешливыми словами оканчивается эта притча.
... Да, буквы не сгорают, они собираются в слова, в строки, в мысли, в притчи и сказки. И не остаются в холодной высоте, а спускаются к людям, как старик, торопившийся к умирающей. Ведь они созданы людьми и существуют для людей; так и старик был человеком и жил для людей.
Они спускаются вниз; как дождевые капли превращаются в соки деревьев и трав, они вместе со сказкой, с лаской матери войдут в сердце ребенка и сделают это сердце человеческим, то есть смелым, справедливым и добрым.
ЧАСЫ СКАЗОЧНИКОВ
И тут, чтобы лучше понять дальнейшее, пришла пора подумать о часах сказочников. Недаром говорится: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Сказочное время совсем не то, что время обыкновенное.
У замечательного нашего сказочника Корнея Ивановича Чуковского было в саду сломанное дерево. Его давно собирались спилить, но Корней Иванович не разрешал, потому что на сломанном дереве, как хорошо знали дети окрестных деревень и поселков, чудесно было качаться.
Однажды к Корнею Ивановичу подошла девочка и попросила:
— Дедушка Корней! Можно, я покачаюсь на дереве?
— Качайся, Любочка! — ответил Корней Иванович, который, уж конечно, дружил со всеми детьми и каждого ребенка знал по имени.
Девочка покачалась и ушла.
Но скоро она вернулась и попросила, как в первый раз:
— Дедушка Корней! Можно, я покачаюсь на дереве?
— Качайся, Любочка! — сказал Корней Иванович. — Только ведь ты недавно качалась. Тебе не надоело?
— Я не была у тебя, — ответила девочка. — И я не Люба. Это моя мама Любовь Ивановна, а я — Таня.
Да, у сказочников иные часы. И иные часы у сказки, этого нельзя забывать; «тик-так...» — проговорят они, а оглянешься, и оказывается, что по обычному человеческому счету прошли столетия.
ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ГНОМОВ
О великом переселении народов, уж конечно, знают все, кто прочитал хотя бы только школьный учебник истории. Оно началось в четвертом веке нашей эры и продолжалось триста лет.
Пастухи и пахари германских, славянских и сарматских племен из причерноморских степей и других древних районов Обитания двинулись на запад, чтобы добыть новые земли. Прославленные римские легионы, завоевавшие весь известный тогда человечеству мир до крайних его пределов, не смогли удержать храбрые племена. Оттуда, из-за «крайних пределов», поднимались облака пыли от бессчетных стад, и, окутанная ими, на римлян обрушивалась конница варваров. Рабы присоединялись к завоевателям, и великая империя, просуществовавшая столько веков, пала. Она была изнутри подорвана рабством и не смогла противостоять силе свободных племен, обрушившейся на нее.
Это и еще многое другое рассказывает история о переселении народов. Но она ничего не говорит о переселении сказочных племен — не алеманов, бургундов, франков, саксов и ютов, вандалов и свевов, а тоже несчетных племен: гномов, эльфов и других обитателей сказки. В этом молчании нет ничего мудреного — ведь сказочный мир имеет особую историю.
И если бы эта история была написана и если бы ее проходили в школах — ну пусть хотя бы в таких, куда идут те, кто решил стать волшебником, — мы бы знали, что и в сказочном мире было великое переселение народов.
Когда-то граница волшебного лежала сразу за утлой, из веток и листьев, стенкой шалаша, где укрывался первобытный человек. Всё- всё казалось ему живым. В протяжном вое ветра чудились ему голоса; помните, как в стихах: «Ветра спрашивает мать: «Где изволил пропадать?»
Ветер казался живым, как человек, — как человек то плачущий, стонущий, жалующийся на судьбу, то безудержно веселый; ах, вероятно, налетавшись за день, к ночи, дома, он перевоплощается: южный ветер — в юношу радостного и красивого, а северный — в сурового богатыря с насупленными седыми бровями, от дыхания которого все леденеет.
Казалось, что в раскатах грома звучит чей-то грозный голос, а молния — стрела, как те стрелы, какими охотник убивает зверя, только огненная и направленная рукой неведомого существа. И волк казался человеком-волком, лисица — человеком-лисицей, а светляки, кружащиеся в вечернем воздухе, представлялись крылатыми феями.