А в сказках семейства — очень обширного — «Тебе корешки, мне вершки» у нас чаще всего рядятся человек с животным.
«У мужика с медведем была большая дружба. Вот и вздумали они репу сеять; посеяли и начали уговариваться, кому что брать. Мужик сказал: «Мне корешок, тебе, Миша, вершок». Выросла у них репа; мужик взял себе корешки, а Миша вершки. Видит Миша, что ошибся, и говорит мужику: «Ты, брат, меня надул! Когда будем еще что-нибудь сеять, уж меня так не проведешь». Прошел год. Мужик и говорит медведю: «Давай, Миша, сеять пшеницу». Созрела пшеница; мужик и говорит: «Ты что возьмешь, Миша? Корешок ал и вершок?» — «Эко, брат, теперь меня не надуешь! Подавай мне корешок, а себе бери вершок». Вот собрали они пшеницу и разделили. Мужик намолотил пшеницы, напек себе ситников, пришел к Мише: «Вот, Миша, такая-то верхушка».
А у скандинавов в этом семействе сказок рядятся не мужик с медведем или лисица с волком, как у нас, а мужик с чертом.
Но суть одна: умный побеждает глупого, смелый оставляет в дураках и зверя, и самого черта. И потому эти сказки говорят одно и то же и отвечают одинаково на важнейшие вопросы, которые встают перед людьми, где бы они ни жили и ни трудились.
И если в сказке о «Балде» батрак по справедливости наказывает скупого и глупого попа щелчками, то и в сказке, записанной замечательными немецкими фольклористами братьями Гримм, батрак, нанимаясь к управляющему имением, требует такой же платы: три щелчка в год.
От щелчков пушкинского Балды у попа «вышибло ум», как все мы помним, а у братьев Гримм юный работник щелкнул управляющего так, что тот вместе со своей дородной женой, пытавшейся удержать мужа, полетел в поднебесье; они и сейчас там летают.
«Указатель» Анти Аматуса Аарне переводили на многие языки, каждый раз несколько меняя его, пригоняя к особенностям и своеобразию творчества своего народа. Ведь в сходные сказочные сюжеты каждый народ привносит черты своего неповторимого опыта, накопленного им в вековечных поисках счастья.
Николай Петрович Андреев, один из известных советских фольклористов, создал на основе труда Аарне русский «Указатель сказочных сюжетов». И книга его была издана у нас в 1929 году по решению Сказочной комиссии — не той, уже упоминавшейся сказочной академии, где президентами Михаил Иванович Топтыгин и Старый Гном, а обыкновенной Сказочной комиссии, существовавшей при отделении этнографии Русского географического общества в Ленинграде, в доме 8а по Демидову переулку.
В своем «Указателе» Андреев особо выделил сказки, где волшебный конь помогает герою.
Герой добывает Жар-птицу, царевну, выполняет ее свадебные поручения, купается в кипятке, становится красавцем и получает руку невесты.
Так коротко и точно определена в «Указателе» Андреева суть этой семьи сказок.
... Вот какой длинный путь по книгам приходится пройти, чтобы собрать сказки-братья и уж в их строю попытаться отыскать Конька- горбунка, если такой конь существовал в народном творчестве.
ЗА КОНЬКОМ-ГОРБУНКОМ (продолжение)
Теперь-то уж мы можем произнести старинное сказочное при- словие: >
— Сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
Все кони народных сказок, все до единого, придут на зов. Вот они и явились. Тут кони обычные и такие, каких и вообразить трудно.
Кони вороные, рыжие, серые, сивые, с шерсткой серебряной и золотой, с золотой и серебряной гривой, с месяцем на лбу и со звездами на боках, крылатые (даже с двенадцатью крылами) и железные.
И даже есть тут конская голова. Не та ли, о которой рассказано в украинской сказке? Жили в давние времена дед и баба, и были у них две дочки: одна — дедова, а другая — бабина. У деда дочка всегда рано вставала и всякой работе была рада. А бабиной дочке только дела, что лежать на боку.
Раз дед взял с собой в лес дочку. Увидал избушку на курьих ножках и говорит дивчине:
— Побудь тут, а я пока дров нарублю.
Как осталась дочка одна, постучалась в избу кобылячья голова:
— Кто в моей хате, открой!
Дедова дочка встала и открыла.
— Дйвчино, дивчино! Перенеси меня через порог, — попросила голова.
Девушка перенесла.
— Дивчино, дивчино! Постели мне постель.
Девушка постелила.
— Дивчино, дивчино! Укрой меня!
Девушка укрыла.
— Дивчино, дивчино! Влезь ко мне в правое ухо, а из левого вылезь, — сказала голова.
Дивчина вылезла из левого уха и стала так хороша, что краше нет.
И стали у нее слуги, кони и коляска. Она села в коляску и поехала к отцу.
А в другой раз дед взял с собой в лес бабину дочку. И тоже велел ей дожидаться в избушке на курьих ножках, пока он дров нарубит.
И тоже постучалась голова и спрашивает:
— Кто в моей хате, открой!
— Не велика барыня, сама откроешь, — ответила бабина дочка.
— Дивчино, дивчино! Перенеси меня через порог.
— Не велика барыня, сама перелезешь.
— Дивчино, дивчино! Постели мне постель.
— Не велика барыня, сама постелешь.
— Дивчино, дивчино! Укрой меня.
— Не велика барыня, сама укроешься.
Кобылячья голова рассердилась и съела бабину дочку.
Да, тут была и эта кобылячья голова.
И был тут конь, который прежде служил Яге, и три коня, родившиеся у кобылицы от того, что на кухне мыли леща, а она выпила ополосок, и конь, который долго-долго находился в подземном царстве, в конюшне за семью замками, да еще на цепях, но бежал из плена, и такой конь, что, когда он мчится, пламя пышет из ушей, дым столбом валит, и такой, который дождем рассыпается в серебро, обращается в птицу, в орла, в старого человека.
И стояла в сторонке красавица, золоторогая лань.
И был не конь, а черт, впрочем служащий хозяину не хуже коня, — послушный верховой черт из добрых сказочных чертей.
И стояло шесть мышастых коней в упряжке, статных, красивых, но с маленькими, совсем не гордыми глазами. Что они так напоминают, какие чудесные события, узнанные в детстве?
Ну конечно же, Золушку. Помните, когда Золушке так захотелось поехать на бал к принцу вслед за злыми сестрами, карету фея сделала легко. Велела Золушке принести с огорода тыкву, разрезала тыкву, вынула мякоть, притронулась волшебной палочкой — вот и готова карета, да еще какая! Ну, а как быть с конями? Подумала фея. Велела принести мышеловку и выпустить шесть мышей. Дотронулась и до них своей палочкой, и возникло шесть статных мышастых коней.
Не этих ли самых?
Поодаль сгрудилось много жеребят, и среди них — паршивый жеребенок; рассказывать, так уж обо всех! Таких жеребят в деревнях раньше выбраковывали почти с самого рождения. Деревенские ребята паршивого жеребенка очень жалели: может быть, именно поэтому оказался в сказке и он?
Кони, кони... Мы ходим между рядами коней — пусть у некоторых изо рта пышет пламя и из ушей валит дым — и ищем одного- единственного Конька-горбунка, ростом только в три вершка.
А его нет и нет. Даже аршинные уши не выглядывают.
Впрочем, нет и других приметных коней, которых при удаче можно встретить на белом свете: золото-недых, то есть рыже-гнедых с золотым отливом, голубых — бледной, пепельной голубизны, игреневых, мухортых — с желтизной в морде, розовых, отливающих неяркой зарей.
Но этих красавцев коней мы и не искали, бог с ними.
А Конек-горбунок не откликается — сколько ни подманивай его, ни свисти, ни зови по имени.
Да и что бы он делал тут, среди коней, о которых в сказке говорится: «Воронко бежит, только земля дрожит», среди золотогривых красавиц кобылиц?
Подбился бы к жеребятам? Но как бы даже и самый жалкий жеребенок нечаянно, а не со зла не затоптал малютку.
Конек не откликается.
И с какой-то непонятной радостью я говорю себе: а как же он может откликнуться, если его и не было до рождения писателя Петра Ершова, не было во всем народном сказочном царстве, как ни богато оно и необъятно, — не было нигде в мире.
Нет, в этом вопросе Ярославцев ошибался. Ершов не просто чудесно услышал народный сказочный сюжет и переложил его музыкой стихов, он пересоздал сказку, по праву народного поэта и по праву ребенка внеся в нее совершенно новый и для русской и для всей мировой сказочной литературы образ игрушки-коня, как бы оживший детский рисунок. Образ этот мог быть рожден только сердцем ребенка, детским гением....