«Завтра я полечу километров на пятьдесят в вашу сторону, к Сен- Морису, чтобы вообразить, что я и в самом деле направляюсь домой»,— напишет он с фронта матери.
Он и погибнет над этой «домашней» землей, оккупированной фашистами.
Бегство — стихия детства. Только успел мастер Вишня выточить из обыкновенного полена длинноносого Пиноккио, о котором рассказано в чудесной книге итальянского писателя Коллоди, как деревянный человечек бежал от доброго своего отца. И вовсе не оттого, что он такой уж очень неблагодарный. Просто он ребенок, мальчик, хоть и деревянный.
И разве странствия — настоящие или мечта о них — входят в судьбу одних лишь деревянных человечков? Послушный Сид останется под боком у доброй тетушки Полли с ее сахарницей. А Том Сойер и Гек Финн убегут на необитаемый остров, а потом спустятся на плоту по Миссисипи, спасая от рабства негра Джима.
Принц меняется судьбою с нищим, не страшась того, что предстоит ему в новом существовании. Юноша Алеша Пешков, будущий писатель Максим Горький, начинает странствия по Руси, испытания которых он потом назовет «мои университеты».
Взрослый — речь идет о сытом взрослом, никуда не стремящемся, — войдет не спеша в предназначенную ему квартиру, оглядится и останется там навсегда: «От добра добра не ищут». Ребенок — человек, поднимающийся вверх. Жизнь ему драгоценна именно тем, что каждый день, даже каждый час она приносит новое.
Летчик Сент-Экзюпери ехал на автобусе к аэродрому и, взглянув на соседа, старого чиновника, подумал: «Никто никогда не помог тебе спастись бегством, и не твоя в том вина. Ты построил свой тихий уголок, замуровал наглухо все выходы к свету, как делают термиты. Ты свернулся клубком, укрылся в обывательском благополучии, в косных привычках, в затхлом провинциальном укладе; ты воздвиг себе этот убогий оплот и спрятался от ветра, от морского прибоя и звезд. Ты не желаешь утруждать себя великими задачами, тебе и так немало труда стоило забыть, что ты — человек. Нет, ты не житель планеты, несущейся в пространство. Глина, из которой ты склеен, высохла и затвердела, и уже никто на свете не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта, или поэта, или астронома, который, быть может, жил в тебе когда-то».
В неподвижном благополучии то светлое, моцартовское, что непременно есть в каждом и должно, должно прорваться, — засыпает; оно может и умереть. Значит — бежать от убивающего покоя, от сегодняшнего своего существования к тому, чем ты должен быть завтра.
«Медленно развиваясь наподобие дерева, жизнь передавалась из поколения в поколение, и не только жизнь, но и сознание, — писал Экзюпери. — Какая удивительная эволюция! Из расплавленной лавы, из звездного вещества, из чудом возникшей живой клетки появились мы, люди, и мало-помалу достигли в своем развитии того, что можем сочинять кантаты и взвешивать далекие светила... Процесс сотворения человека далеко не закончился».
Мы еще в пути. Зеленой веточкой возникает из дерева жизни ребенок и устремляется в том же направлении — к свету.
В сказке Мориса Метерлинка «Синяя птица» сказано о Царстве Нерожденных Душ: там душа ждет своей очереди и, когда младенец первый раз крикнет, по требовательному его зову вселяется в него. Экзюпери мысль этой сказки чуть ли не враждебна. «Было бы слишком просто получать сразу готовую душу», — повторяет он; это было бы легко, но, пожалуй, и унизительно. Человек сам «выделывает» себя, говорит Достоевский, писатель, которого Экзюпери так любил и понимал. Бывает, что творение себя рано прекращается, душа замуровывается, отъединяясь от мира.
— Отчего человеку так больно расти? — спрашивает Экзюпери и отвечает: — Может быть, оттого, что привычки окружающих, стиль жизни, в которой играет главную роль стремление к удобству, к благам, тянут молодую душу назад, заражают ее эгоизмом, тщеславием, собственничеством? И живая душа, противясь ветхости привычного окружения, причиняет сознанию боль.
Но бывает, что самосоздание — прекраснейшее, на что способен человек, — продолжается до последнего часа. Тогда до самого конца человек остается в стране детства, самая суть которого в нетерпеливом движении вперед. Так сложилась судьба Сент-Экзюпери.
А пока он еще ребенок. И по мере того как слова в его сознании приобретают особый смысл, возникает потребность писать. Во время школьных каникул Тонио до глубокой ночи сочиняет стихи. Потом он, завернувшись в скатерть, врывается в спальню сестер:
— Вставайте! К маме!
— Но, Тонио, мама спит.
— Мы разбудим ее.
Если что-то возникло в тебе, оно должно вызвать ответное тепло.
«Я не умею жить вне любви», — писал Экзюпери.
И в Нью-Йорке квартира Экзюпери будет также пробуждаться среди ночи детски требовательным зовом:
— Консуэло, вставай! Мне скучно.
Консуэло — его жена — послушно поднимется, сыграет с ним партию в шахматы — но это только предлог, — а потом будет тихо слушать новые строки «Маленького принца», где поодаль от всех роз, существовавших в старых сказках, одиноко возникнет еще одна, дотоле неведомая: хрупкая, гордая, кто знает, какими ветрами занесенная на планету Маленького принца и в его сердце, беззащитная — но она никогда не признается в этом и гордо укажет на четыре шипа, которыми вооружила ее природа.
Роза приручила Маленького принца, как Консуэло приручила Экзюпери — своей красотой, гордостью и беспомощностью; самое прекрасное, что может подарить любимая, — это потребность в тебе, в твоей защите, слова «ты мне нужен».
«Мы очень скоро находим приятелей, помогающих нам, и лишь очень медленно заслуживаем друзей, требующих нашей помощи»,— напишет Сент-Экзюпери. «Нужно долго-долго кормить дитя, прежде чем оно начнет предъявлять требования. Нужно долго дружить с человеком, прежде чем он предъявит к оплате свой счет дружбы».
Пока в памяти как бы звучат строки «Маленького принца», спрашиваешь себя: почему воображение так свободно переносит нас от детства Экзюпери к последним годам его жизни?
И догадываешься: все дело в том, что ничего главного не изменилось в Тонио, хотя он успел стать бесстрашным летчиком и писателем, известным всему миру.
... Тонио приходит к матери с пачкой страничек. Это сказка. Две сказки суждено было ему создать. В первой — предчувствие собственного жизненного пути; в последней, не похожей ни на одну другую, он подведет итоги жизни.
И как бы оставит людям завещание.
Вот первая сказка... Неспокойное существование суждено цилиндру, изготовленному на шляпочной фабрике. В роскошном парижском магазине нарядный головной убор покупает некий Матье. Когда Матье прогуливался по набережной Сены, налетел ветер,*сорвал цилиндр с головы и швырнул в реку. Старьевщик выловил его из реки, и после многих приключений цилиндр попадает в Африку к царю Бум-Буму, где становится «священной реликвией» племени.
И жизненный путь Экзюпери приведет его в Африку. Но это пока еще никому не известно.
Тонио отрывается от рукописи и смотрит на мать широко расставленными, доверчивыми глазами.
— Ты станешь писателем? — спрашивает она.
Лицо его принимает отсутствующее выражение; недаром в колледже его прозвали «Лунатик».
— Прежде чем писать, нужно жить, — скажет он потом своей подруге Ринетт.
Когда жена Чарльза Линдберга, отважного американского летчика, первым пересекшего Атлантический океан, напишет книгу о своем муже, Сент-Экзюпери в предисловии скажет: «Она не рассказывает о самолете, а как бы самолетом пишет». Все, что ему суждено создать, Сент-Экзюпери прежде напишет самолетом, трудом гражданского летчика, завоевывающего для авиации ночь, и летчика военного, завоевывающего для человечества свободу.
«Прежде чем писать, нужно жить». «Слова не имеют ценности, если они не родились из долгого пути под звездами». Это сказал Экзюпери.
СЛАВНОЕ РЕМЕСЛО
Наступило время выбрать дело жизни, «ремесло, достойное человека», как он говорил сам себе.