— С виду тебе можно дать лет тридцать. Глядя в глаза — все девяносто восемь.
— Ты немного ошибся. Всего лишь на одно столетие. — Тайриэл опустил ресницы, скрывая промелькнувшие в глубине зрачков искры, подобрал юбки и плавной скользящей походкой — характерной для эльфов, но и удивительно подходящей к его новой роли — удалился за елочную "ширму". Когда он появился оттуда уже в своем обычном облике, Рейнард украдкой вздохнул с облегчением. Последние полчаса он чувствовал себя примерно как Линн на памятном приеме — то есть отчаянно желал провалиться сквозь землю.
Глава 2
Длинные, тонкие, как паутинка, голубоватые травинки ластились к ногам, обвивались вокруг щиколоток, словно пытаясь удержать, и отчего-то не приминались под маленькими босыми ступнями. Она шла, и незнакомые цветы с крупными овальными лепестками, в которых отражалось небо, раскрывались ей навстречу. Рядом инеистой ленточкой струился ручей, неотступно следуя за идущей, куда бы она ни ступала. Впрочем, босоногая путница давно оставила попытки свернуть с однажды предначертанного ей пути, все равно он всегда оканчивался одинаково. В этом странном месте, сотканном из серебра и небесной голубизны, не было ни единой вехи, но она знала, что идти осталось недолго. Знала — и все же непроизвольно отшатнулась, когда казавшаяся незыблемой земля внезапно разверзлась бескрайней пропастью, в которой клубились облака. Присмотревшись, она различала сквозь них горные пики, и бархатный лесной покров, и похожие на серебряные монетки озера... Она знала эти горы, леса и воды и любила их.
Девушка, стоящая на краю мира, подняла голову. В небе, подобном опрокинутой глубоко-голубой чаше, сиял серебристо-белый диск. Но то было не солнце, то была луна. Луна с лицом женщины — резким и гордым, с глазами, полными черного пламени. На секунду ей показалось, что она увидела эту женщину, но не в ореоле лунного сияния, а скорчившуюся на узкой и жесткой постели при свете единственной свечи — и лицо ее было закрыто руками, а темные длинные волосы, спутавшиеся и влажные, рассыпались по черному платью. Женщина выгнулась мучительной дугой, не отрывая рук от лица, и, кажется, закричала... Видящая моргнула, и перед ее глазами вновь вспыхнул лунный лик. Тонкие губы прошептали: "Лети. Ты можешь. Лети за нас обеих". Видящая раскинула руки, будто желая обнять весь свет, и бездонная синь окутала ее мягким покрывалом.
Она летела, и тихо плакал брошенный на краю мира ручеек...
Она летела и знала, что вот сейчас ветер предупреждающе свистнет в ушах, и полет сменится падением, стремительным и неотвратимым, и туман поглотит ее крик и смешается с ее слезами...
Но вместо этого пришла боль — короткая, неожиданная, несильная, — и ее хватило, чтобы сестра Ильга проснулась. Ветер мирно шептался с дождем за закрытыми ставнями, вместо пронзительной сини ее окружали успокаивающе серые каменные стены обители и полумрак, сквозь который смутными тенями проступала скудная обстановка кельи. На синем одеяле из грубой шерсти свернулся недвижный комочек рыжего пушистого тепла. Однако стоило Ильге шевельнуться, как комочек приоткрыл круглый янтарный глаз и довольно выпустил крошечные острые коготочки — им-то сестра и была, по всей видимости, обязана пробуждением. Ильга сгребла зверушку в охапку, прижала к груди и чмокнула в шелковистую макушку.
— Дарска, — прошептала она. — Спасибо тебе, Дарска...
Сердце билось раненой птицей, по щекам пролегли дорожки слез, дыхание прерывалось, но Ильга все равно чувствовала себя безумно счастливой. По крайней мере, этой ночью — благодаря кошке — она изведала лишь полет, но не жуткое, рвущее душу падение в пустоту. Молодая монахиня спустила ноги с кровати, нашарив башмаки, обулась, позволила кошке спрыгнуть на пол и принялась на ощупь одеваться. Свечи у нее имелись, но сестра Ильга любила просыпаться в темноте и никогда не зажигала по утрам света. Света ей хватало в снах.
Угли в маленьком очаге еще тлели, и в келье было даже не очень холодно, но вода в кувшине для умывания оказалась подернутой тончайшей ледяной коркой. Ильга не поморщившись проломила ее и плеснула водой на горящее лицо, смывая остатки сна. Тяжелая теплая ткань покрывала облекла ее, и, сопровождаемая вертящейся в ногах Дарской, девушка покинула келью. Полутемные коридоры были пусты. Здесь не принято было залеживаться в кровати, однако даже по меркам обители Ильга вставала рано. Спать она ненавидела с детства и, если б могла, вовсе перестала бы, но натруженное за день тело упорно требовало ежевечернего отдыха.