Он улыбался.
Человек-Свинья
питерская городская сказка
Он чавкал.
Он ронял макароны с тарелки. И бутерброды – маслом вниз.
Он крошил на пол хлеб и печенье. И обязательно проливал на скатерть томатный сок. И чай. И даже кофе.
Он швырял в окно кости и яблочные огрызки. Он кидал обёртки и пустые бутылки прямо на тротуар. И плевал под ноги семечки и ореховую скорлупу. Он просто плевался.
И всюду, всюду бросал окурки.
– Вот свинтус! – возмущались люди, глядя ему вслед. – Просто свинтус какой-то!
Но больше всего он любил опрокидывать урны и мусорные бачки. Глядя на рассыпающийся мусор, он веселился от души. И вот как-то поздним вечером, радостно поддавая ногой очередную злополучную урну, он напоролся на тётку. Странную тётку.
Тётка уставилась прямо ему в глаза. Один глаз у неё был не по-хорошему зеленющий, а другой – какой-то неразборчивый. Она сказала страшным голосом:
– Ты – свинья!
– Нет, не свинья! – почему-то заоправдывался он. – И вообще-ка, тётка, отвяжись…
– Нет, ты – свинья, – повторила странная тётка, – свиньёй же тебе и быть!
И такая непонятная злая сила была в этих тёткиных словах, что он весь съёжился, испуганно зажмурился и рухнул на тротуар. А когда открыл глаза, никакой тётки рядом уже не оказалось.
– Это Антипкина была, с Лиговки, – склонился над ним сердобольный старичок, позвякивая мешочком с пустыми бутылками. – Крепко злоязыкая баба! Ой, парень, а что у тебя с лицом-то?
Старичок отшатнулся, затряс бутылками и, испуганно оглядываясь, засеменил прочь.
Боясь шевельнуться, он тупо глядел вслед старичку, пока тот совсем не скрылся за углом. Оставшись в одиночестве, он осторожно поднёс руку к лицу, коснулся своего носа – и вздрогнул: вместо носа нащупал он что-то шершавое, продолговатое и тупое. Он вскочил – и обнаружил вдруг, что ноги его стали странно короткими. Да и руки тоже. Путаясь в брюках, в ужасе рванулся он к ближайшей ларёчной витрине – и в рыжем свете фонаря увидел жуткое своё отражение: из заляпанного стекла вместо человечьего лица таращилась на него свиная морда.
Сбылось тёткино пророчество. Он сделался Человеком-Свиньёй.
Потом он долго бежал, крался тёмными переулками, прячась от прохожих. Одна мысль всё не давала ему покоя: а может ли он ещё говорить по-человечески? Но он боялся открыть рот – говорить с самим собой было страшновато. Наконец решившись, приблизился Человек-Свинья к пьяному, одиноко дремавшему на пустой трамвайной остановке и, запинаясь, спросил:
– Давно… давно транвая ждёте?
О счастье! Он мог – он мог говорить!
Пьяный вздрогнул и, вскинув голову, тупо уставился на Человека-Свинью. Внезапно глаза его радостно прояснились.
– Хо! Хрюша пришёл! – икнул пьяный. – Спокойной ночи… алкаши! Ну и нахрюкался же я сегодня!
Наконец Человек-Свинья решился пойти домой.
Долго ковырялся он ключом в замочной скважине, но дверь всё не открывалась. Ему пришлось позвонить.
– Хто та-ам? – спросила за дверью зевающая невестка.
– Это я как бы, – неуверенно ответил Человек-Свинья.
– Вот свинья! Всё шляешься по ночам, покою нету, – заворчала невестка, лязгая засовом – и вдруг взвизгнула: она увидела Человека-Свинью.
Тыча в него пальцем, невестка пронзительно визжала, загораживая дверь.
На шум прибежали брат Николай и сонный дылда-племянник.
– Пошёл вон, образина, а то в ментуру сдадим, – мрачно пообещал брат Николай.
– Николай, братан, это же я! – вскрикнул в отчаянии Человек-Свинья. – Это тётка Антипкина с Лиговки так меня уделала! Я же это! Смотри: вот и куртка моя, и паспорт вот новый, вместе же получали! Я брат же твой!
Брат Николай схватил Человека-Свинью за шиворот, вздёрнул и прокричал в самое отвислое его ухо:
– Брат?! Я тебе покажу брата, свиномордия! Нету у меня братьев среди хряков!
И спустил Человека-Свинью с лестницы, обидно запустив вслед старой, со школы ещё, облезлой лыжей.
Так Человек-Свинья остался на улице. Искать его никто не стал. Брат с невесткой быстренько поделили его вещи и спрятанную в старой печной отдушине долларовую заначку, а на работе, в рыбной компании, его просто уволили за прогулы.
Он стал никем.
Сначала от Человека-Свиньи все шарахались, но потом понемногу стали привыкать – люди ко всему привыкают. Одинокие старушки, подкармливая кошек, вздыхали и совали ему кусок-другой; прохожие называли его «свиным рылом», просили хрюкнуть и потом, ухмыляясь, бросали монетки, а иногда – и помятые сторублёвики. Он спал на лестницах, рылся в помойках и очень тосковал по прежней своей достойной жизни.