Вит слышал, как скрипят и стонут под их ногами деревянные ступеньки, и гладил Лохмуша по голове, приговаривая, чтобы тот вел себя тихо. Только отворив чердачную дверь, молодчики поняли, что без света им в такой тьме не обойтись. Изрыгая проклятия, рыжий опять спустился вниз, а второй расположился тем временем на верхней ступеньке. Он что-то поспешно уплетал, при этом пыхтел, сопел и громко чавкал.
Рыжий принес лампу в проволочной оплетке, внутри горела сальная свечка. Звучно втянув носом воздух, он заключил:
— Ты что-то жрал.
— Ничего я не жрал, — соврал второй, хотя подбородок у него лоснился от жира, а в горле до сих пор свербило: с таким трудом заглотал он последний плохо пережеванный кусок.
— Стибрил небось колбаску в погребе, а про товарища не вспомнил, — обвинил его рыжебородый. — Клянусь мушкетами и алебардами, придет час, я с тобой поквитаюсь.
— Боюсь я тебя как утка воды, — отвечал второй. — Вот отстригу тебе уши и продам на рынке. Таких косматых свет еще не видывал. Продаю уши от рыжего дурака! С руками оторвут — это ведь как талисман. Два талера за них получу, не меньше.
Угощая друг дружку подобными обещаниями, рейтары поднялись на чердак и начали обшаривать его при тусклом свете сальной свечи, ничего дальше трех шагов не видя. Они то и дело спотыкались о сваленную рухлядь; по лицам хлопали полуистлевшие куски старого холста, развешанные по балкам и колыхавшиеся от сквозняка. В нос набивалась взлетавшая под ногами пыль. Проклиная все на свете, они не прекращали поисков, надеясь видимо, что им посчастливится найти хоть что-нибудь стоящее и упрятать под рубашку.
— Нет тут ничего, — пыхтел бородач, — одно тряпье и барахло. Не везет мне. Другие чего только не приносят — золото, ткани дорогие, меха. Только я вечно с пустыми руками.
— Молчи и свети! — гнусавил второй, что со шрамами. — Искать толком не умеешь, вот ничего и не находишь. Никогда не знаешь, где эти толстобрюхие сокровища прячут. У каждого свои привычки. Одни довольствуются ящичками, другие свои золотые в стены замуровывают; некоторые доверяются подвалу, другие тому же чердаку; иной раз найдешь денежки под полом, а то и в дымоходе; тот положит их в кувшин и зальет воском, а этот, наоборот, держит их в подушке и спит на них. И каждый думает, вот, мол, какой я ловкий. Но в конце концов всегда найдешь что ищешь, было бы время. А уж этот-то жуть как богат, можешь мне поверить, стоит только осмотреться получше. Удивляюсь, как герцог его еще не прищучил.
— И до него дело дойдет, никого не минует, но хотел бы я знать, что герцог будет делать, когда и последнего оберет.
— Эх ты, умник! Герцог объявит, что какой-нибудь из соседних городов наносит нам вред беспорядками, которые там происходят, и пошлет нас его завоевывать. Так все и пойдет. Плохо нам никогда не будет. Всегда нас будут ждать где-нибудь кошельки ремесленников и крестьян, скупердяев и трусов.
Возбужденный речью своего напарника, рыжий с новым жаром и рвением принялся светить и высматривать. Он ползал по полу, поднимал лампу со свечой и внимательно осматривал потолочные балки. Это становилось опасным, и Вит осознал, что если кладоискатели будут продолжать в том же духе, то, хоть клада и не найдут, его обязательно обнаружат.
Свет был для Вита опасен. Он должен от него избавиться. Но как? Шапочка начала давить ему на виски. Вит погладил ее. Он уже догадался, откуда берется та сила, которая помогает исполняться его желаниям. Рейтарам оставалось два шага до той балки, на которой он прятался. Вит пристально смотрел на пламя свечи.
«Миленькая моя, — мысленно обратился он к ней, — погасни, пожалуйста, помоги мне. Погасни!»
И тут пламя стало ослабевать, бледнеть, будто в лампе не хватало воздуха; фитиль затрещал, испустил несколько красных искорок и, вспыхнув напоследок, окончательно погас. Наемники чертыхнулись, и рыжий, сделавший шаг как раз в тот момент, когда погасла свеча, споткнулся о поперечную балку и растянулся с таким грохотом, как будто обвалилась крыша. Лампа, выпавшая у него из рук, отлетела куда-то во тьму. Чердак наполнился чудовищным шумом, и Виту пришлось очень постараться, чтобы Лохмуш не залаял. Теперь воякам предстояла обратная дорога почти в кромешной темноте. Они то и дело оступались и спотыкались, двигаясь на обманчивый свет, проникавший через чердачное окно, путались в развешанном тряпье, словно нарочно расставленных сетях, разбивали носы об опорные стояки, обдирая лица и набивая шишки.