Шум, который они производили, и их вопли привлекли внимание и рейтаров, и подмастерьев пана Прубы.
— Лампу! — гаркнул начальник караула, но никто из работников пальцем не шевельнул.
В конце концов двое неудачников, пошатываясь, спустились с чердака, побитые, исцарапанные, грязные, под общий смех их товарищей и работников.
Не смеялся один начальник отряда. Подойдя к пану Прубе, он сказал:
— Вы за это поплатитесь.
— Не понимаю, за что я должен поплатиться, — возразил мастер, пренебрежительно глядя с высоты своего роста на беснующегося офицера. — Уж не за то ли, что двое болванов, без всяких основании вторгшиеся в мой дом и которым я к тому же одолжил лампу, оказались настолько глупы, что и лампу на чердаке потеряли, и сами расшиблись? Не смешите меня, дружище, и, если ваша миссия завершена, оставьте мой дом. Я не в силах до бесконечности сдерживать нетерпение моих людей, которым ваше присутствие неприятно.
Оглянувшись, офицер увидел, что он и его рейтары окружены толпой работников, смотревших не особенно приветливо.
— С обыском-то я закончил, а вот с вами предстоит еще долгий разговор, — пригрозил офицер. — Я доложу герцогу, как вы себя вели и как угрожали расправой его солдатам.
— Ничем я вам не угрожал, дружище, — усмехаясь, отвечал пан Пруба. — Я только предостерег вас относительно драчливого нрава моих работников, за что вы, в сущности, должны быть мне благодарны.
— Я предоставлю герцогу возможность выразить вам свою признательность. Посмотрим, будете ли вы перед ним так играть словами, как передо мной.
Сказав это, начальник караула отдал приказ своим рейтарам и вышел с ними из дома. Подмастерья и ученики проводили их до самой улицы и дождались, пока хвост последнего коня не исчез за углом.
Глава VII
Работники возвращались к своим занятиям медленно и неохотно. На их вытянутых лицах было написано разочарование. Была упущена возможность отлупить проклятых рейтаров, расквитаться с ними хотя бы частично за весь произвол, насилия и грабежи, безнаказанно учинявшиеся над безоружными и мирными горожанами. В хмуром молчании прошли они мимо мастера, только старший остановился и сказал:
— Вам следовало дать свое согласие: мы бы показали им, как ни с того ни с сего врываться в дома порядочных людей.
Усмехнувшись, пан Пруба запустил руку в свою черную с проседью бороду.
— Знаю, Яхим, что у вас руки чесались. Но час еще не пробил. Сегодня вы бы одержали верх, но ты подумал, что последовало бы за этим?
Переминаясь с ноги на ногу, широкоплечий Яхим потупил глаза под ласковым взглядом своего хозяина.
— Всегда-то вы, хозяин, лучше нас рассудите. Все о других думаете, и далеко вперед ваша мысль заглядывает. Дай бог дождаться этого часа.
— В этом ты, парень, не сомневайся, — сказал пан Пруба, кладя руки ему на плечи. — Придет час, и я пойду вместе с вами. Надеюсь, возьмете меня, ведь я свой человек.
И Яхим, тридцатилетний бородач, ответил, счастливо смеясь:
— Никогда вы чужим не были, хозяин. Всегда с нами заодно и никогда ничего против не говорили, даже когда были консулом. И вы опять им станете.
— Я твердо в это верю, Яхим. А в конце концов ты и сам консулом станешь. Управление городом должно быть в руках тех, кто его строил и для него работает. Такова правда, Яхим, и во имя ее мы победим.
Когда Яхим ушел в мастерскую, к отцу подошел удрученный Гинек и потянул его за полу кафтана.
— Чего тебе, сынок? Почему над книгами не сидишь, почему вместе со всеми дела не делаешь, которое тебя кормить будет?
— Вит здесь.
Пан Пруба удивленно обернулся:
— Где же он?
— На чердаке. Я его там спрятал. Он к нам в сад забрался, еще до приезда рейтаров. И все это время, пока его искали, на чердаке сидел.
— А ну приведи-ка его ко мне.
Гинек вызвал Вита из его убежища.
— Скажи-ка, паренек, — сказал пан Пруба, когда Вит наконец вышел к нему, — как же так случилось, что тебя эти головорезы не нашли, хотя на чердак с лампой лазили?
— Погасил я им свечу, пан Гинек, — признался Вит.
Пан Пруба удивленно покачал головой: