Крестьян с их товаром впускали в городские ворота еще затемно, чтобы они не спеша, до прихода покупателей, могли расставить свои лотки, потому что в городе Дом, весьма трудолюбивом, деловая жизнь начиналась очень рано. Вот и сегодня, как обычно, торговцев впустили в город. Корзины их и плетенки были до краев наполнены овощами — кудрявой савойской и обычной капустой, огурцами, морковью, картошкой — и разными фруктами. Но едва только крестьяне управились со своим товаром, сложив его красивыми горками на соломе, постеленной прямо на земле, едва первые волны рассвета перекатились через высокие гребни домских крыш, как стало видно, что площадь неслышно заполняют какие-то странные, непривычные покупатели. Кое-кто из крестьян с перепугу уже готов был побросать свой товар на повозки и побыстрее убраться из города. Однако им тут же передали приказ не трогаться с места и остерегаться поднимать шум.
Ночь, когда заседал домский сенат, оказалась для герцога Густава роковой. Около полуночи его разбудил гофмаршал и кратко, но и не скрывая опасений, сообщил, что в городе творятся странные вещи, что в замок прибыл посланник от благородного пана Рупрехта Борека — оружейника, советника его герцогской светлости.
Герцог переполошился, и прошло немало времени, прежде чем он взял себя в руки, смог встать с постели, одеться и принять посла. Ведь если Борек шлет гонца поздней ночью и даже требует поднять герцога с постели, значит, дело скверно. Ярость и страх сотрясали владыку. «Что это значит? Бунт? Повешу, заморю всех! А может, лучше собрать остатки сил и бежать, пока не поздно? Если еще не поздно?»
Спускаясь по ступеням лестницы следом за гофмаршалом, герцог время от времени хватался за подбородок, чтобы не слышно было, как клацают у него зубы. В приемной зале наскоро засветили несколько восковых свечей, и в их свете герцог увидел крохотного мужичка, посланного оружейником. Это был низенький человечишко, оборванный и перепуганный, словно только-только спасся от своры собак, самый дурашливый из Рупрехтовых учеников, уже семь лет обучавшийся оружейному ремеслу, но так и не освоивший ничего, кроме умения раздувать мехи. По глупости своей лишь он один хранил верность хозяину, потому что все остальные подмастерья и ученики отказались повиноваться и по призыву старшего Яхима перешли на сторону сената. Этому-то дуралею, по имени Крышпин, Рупрехт Борек всучил послание для герцога, перед тем как отправиться на заседание, пересказал в нем все, что ему к тому времени удалось выведать, и просил герцога окружить солдатами выходы из здания сената и схватить сенаторов, которые после окончания заседания выйдут на улицу.
Таким образом, — писал Рупрехт герцогу Густаву, — бунт будет подавлен в самом зародыше, без потерь с Вашей стороны, и Вашей герцогской светлости уже никто и ничто не встанет поперек дороги, а Ваша сила и мощь принесут неизмеримую пользу процветанию и благу достославного города Дом.
Однако Крышпин был все-таки очень глуп и бестолков, как теленок, потерявший на пастбище свою мамашу-корову. Конечно, он попал в руки сторожевых постов, расставленных мастеровым людом, а те отвели его к Яхиму — начальнику всех отрядов.
Яхим отобрал у Крышпина письмо, аккуратно его раскрыл, не повредив печати, и прочел с начала до конца. Посоветовавшись со своими офицерами — разумеется, из числа подмастерьев, — он принял такое решение: письмо запечатать и послать Крышпина к герцогу, но со строгим наказом ни под каким видом ни герцогу, ни своему хозяину не рассказывать о том, что случилось с ним по дороге. Яхим рассудил, что неплохо бы часть герцогского войска заманить на площадь и окружить отрядами подмастерьев, а затем внезапно схватить их, прежде чем они сообразят, в чем дело. Патрульные отвели Крышпина, совсем поглупевшего от страха, на окраину города, где раскинулись лагерем войска герцога, и отпустили, пригрозив сурово расправиться, если он проболтается.
Едва отделавшись от подмастерьев, несчастный Крышпин тут же попал в руки герцогских караулов. Эти, разумеется, были ничуть не милосерднее. И убогий подмастерье, прежде чем ему удалось объяснить подоспевшему офицеру, что у него важное донесение для герцога, успел получить столько тумаков, что теперь выглядел сплошным синяком. Избитый приверженцами обеих сторон, в разорванном платье, он, разумеется, и пикнуть не посмел, что его задержали повстанцы.
Увидев послание, герцог тут же в нетерпении разорвал конверт, даже не проверив, не сорвана ли там печать. «Ах, черт возьми! Ах ты, дьявол! Гром и молния! Тут пишут, что этой ночью заседает сенат, собрались сенаторы, чтобы поднять бунт и изгнать нас из города».