— Прочь, треклятые, оставьте меня в покое! Вы что, хотите хребет мне переломить? Отзовите их обратно, ваша светлость, пусть они отстанут от меня!
Герцог отозвал оруженосцев и, склонившись над оружейником, проговорил:
— Мы оставим вас в покое, как вы о том просите, мастер Рупрехт. Но что вы хотите предпринять? Ведь такое не может продолжиться вечно! Кто так поступил с вами?
— Не знаю, что и предпринять. Но мне точно известно, чьих рук это дело, и я этому подлецу все кости переломаю, как только поднимусь на ноги.
Именно в эту минуту Вит, трезво все взвесив, решил, что оружейник достаточно намучился, и воскликнул своим пронзительным тонким голосом, разнесшимся по площади, будто звон колокольчика:
— Вставайте на ноги, Рупрехт Борек, и идите, как все люди!
Словно подхваченный ветром, дуновения которого никто не ощутил, оружейник грохнулся на спину, так что гул прокатился по площади. Он лежал довольно долго, отдыхал и приходил в себя после неимоверного испытания, которому подвергся против своей воли. Казалось, он так и не решится подняться, и Вит уж опасался, не случилось ли с ним чего, но тут герцог приказал своим телохранителям помочь оружейнику. Однако тот, едва встав на ноги, снова пошатнулся и, опершись на седло герцога, принялся осыпать всех проклятиями и грозить.
— Вон он там, этот чертов мальчишка! — кричал оружейник, показывая на Вита. — Вон он в этой чародейской шапчонке! Это сын шапочника, и вы, ваша светлость, когда все кончится, отдайте мне его в руки, а я уж спущу с него шкуру!
Герцог хранил молчание. Он тоже узнал мальчика, который скрылся от него, когда солдаты устроили свалку перед замком, но что было хуже всего — он узнал и голос, который с такой неодолимой мощью и столь необъяснимо вмешивался в его действия во время суда над мастером Войтехом. Герцог Густав вновь ощутил, как мороз побежал у него по коже, и вновь стал спрашивать себя, не благоразумнее ли в самом деле повернуть коней и скрыться, пока не поздно.
Оружейник все не переставал сыпать проклятиями, и тут пан Пруба, повернувшись к Виту, предложил:
— Хорошо бы тебе, голубчик, как-нибудь заставить его замолчать. Нам самое время приступить к действиям, ученики и подмастерья истомились, сидя в домах, как бы не случилось какой оплошности, а тогда все повернется непредсказуемым образом.
— Пан Рупрехт Борек! — снова крикнул Вит. — Сядьте на мостовую и замолчите!
Хоп! С высоты своего роста оружейник всей тяжестью трахнулся наземь, так что конь герцога в испуге поднялся на дыбы. И наступила такая тишина, словно на рот Рупрехта кто-то повесил замок.
Бежать! Бежать! Это слово беспрестанно звенело в ушах герцога. Но неужели оруженосцы не в состоянии его защитить? Какая бессмыслица! Наверное, мальчишка и на самом деле обладает волшебной силой! Но может, ему легко справиться с одним человеком, а такое множество солдат не одолеть?! Словом, чем тревожить себя подобными мыслями, лучше разом покончить с этой комедией. Герцог уж готов был отдать приказ о наступлении, но пан Пруба его опередил. Внушительный голос мастера прогремел над всей площадью:
— Янек Псарь, слушай! Сенат города Дом вновь взял в свои руки власть, которую ты пытался добыть мошенничеством, хитростью и насилием. За такие действия расплачиваются головой. Однако мы не желаем, чтобы обретенную нами свободу обагрила чья-либо кровь, чтоб за нее расплачивались жизнью, хотя мы готовы принести в жертву и то, и другое. Ты царствовал как тать, лиходей, убийца и поджигатель, натворил много бед, которые может залечить только время. Все это будет забыто, а тебе даруют помилование, коли ты, не сопротивляясь, примешь мои предложения. От имени домского сената я предлагаю тебе, Янек Псарь, вместе со своими наемниками немедленно покинуть пределы нашего города, отступив от городских валов на расстоянии трех дней пути. Своим отказом ты причинишь большое зло, и тебе самому не сносить головы.
Пан Пруба еще не договорил, а герцог начал хохотать как безумный.
— Да кто ты есть, галантерейщик! — кричал он высоким, срывающимся голосом. — И что такое этот твой сенат, как он смеет давать мне такие указы? Треть сенаторов уже сидит в моем подземелье, мы бросим туда же и тебя вместе с твоими пособниками. Погляди на мое войско: одно слово, кивок головы — и они рассекут вас на куски. С ума ты сошел, галантерейщик, и не моей, а твоей голове пропадать, и за дерзость твою не будет тебе ни малейшей пощады. Но наперед я покажу еще тебе и всему этому безумному городу, что такое власть и сила, чтобы раз и навсегда отучить непокорных думать о бунте.