Мои ладони невольно сжались в кулаки, ногти впились в кожу.
Мари… Теперь у меня отнято и имя — последнее, что еще оставалось от прежней жизни.
— Познакомься, дорогая, с музыкантами моего оркестра. Это первая скрипка — Поль Вергелен.
Гася горькие мысли, я обернулась к гостю.
Столь звучное имя принадлежало, увы, горбатому седовласому человечку с проницательным взглядом. Он подозрительно посмотрел на меня, затем резко отвернулся и ткнул в рот вилку с кусочком сельди.
«Никаких манер», — подумала я.
— А это концертмейстер группы альтов — Даная Фиориди.
Внешность Данаи тоже оказалась далека от совершенства — она была довольно молода, но одета безвкусно и даже вульгарно. Глаза ее были жирно подведены черным, и определенно дама пребывала в плену у порока пьянства. Она хлебала коньяк «Riply’s day» в огромных дозах.
Имена музыкантов были итальянскими, греческими, французскими, внешность различалась от жгучих брюнеток и брюнетов до бледных белобровых блондинов и блондинок, и мне так и не удалось понять, какая нация преобладает в оркестре.
Гости шумели, восторгались, ели, пили, произносили тосты за нашу предстоящую помолвку — а я приглядывалась к ним. Вглядывалась в каждого, пытаясь определить, кто из них смог бы стать мне в будущем… другом?.. Нет, не другом. Возможных друзей среди этой компании быть не могло. Сообщником — вот верное слово. Быть тем, кого я могла бы подкупить, заинтересовать, даже соблазнить, что бы вырваться из своей тюрьмы. Кому я могла бы доверять. Прислушиваясь к обрывкам разговоров, я пыталась составить впечатление о каждом. Поль Вергелен был, определенно, неглуп. Он рассуждал о музыке и высказывал неординарную точку зрения на многие понятия. Подведенные глаза Данаи быстро скосились к носу, язык стал заплетаться, и я поняла, что ей довериться было бы опасно. Пара трубачей — Дантон и Яков — показались мне беспечными и легкомысленными ребятами. Они наперебой дудели друг другу в ухо и ржали, как молодые жеребцы. Я разглядывала опьяненные жующие лица, танцующие фигуры, потом они слились в безликую шумящую толпу. Уверенность в том, что замок находится во Франции, серьезно поколебалась, так как часть гостей говорила по-испански. Проскочило и несколько немецких фраз… Но, увы, никто не говорил на моем родном языке…
— Милочка! — вдруг послышалось над ухом русское слово.
Я вздрогнула.
Передо мной стояла крикливо одетая женщина средних, а вернее сказать, неопределенных лет. Скорее всего, она тоже была из «богемы», хотя среди представленных мне музыкантов ее не оказалось.
— Я художница, — шепнула она, словно это был секрет, — меня зовут Роза.
Мое внимание приковал парик на ее голове. Если бы мне иметь парик…
Мысли завертелись, как шестеренки часового механизма.
— Рене так мил, так очарователен! — защебетала Роза. — Говорят, что с музыкантами он строг, но ведь так и положено! Зато в компании ему нет равных. И как он смотрит на вас! А вот мой муж совершенно не понимает меня! — пожаловалась она.
Подхватив Розу под руку, я незаметно увлекла ее на балкон.
— Не понимает? Как это, должно быть, обидно… — посочувствовала я, осторожно разглядывая парик. Короткое черное «каре».
— Говорят, женщина должна часто менять свой образ, — вещала Роза, прикладываясь к бутылке мадеры, — но куда уж чаще? Одних париков у меня — целых триста штук! Когда я езжу в…
В самый разгар интересного разговора на мои плечи опустились костлявые руки.
— Спой нам, дорогая! — за спиной стоял Рене. — Мои музыканты будут аккомпанировать.
Я обернулась и увидела, что оркестранты уже расселись по своим местам на маленьком подиуме в углу залы, а остальные гости заняли небольшие уютные креслица напротив.
Триста париков! С Розой непременно нужно подружиться.
— Милая Роза! — лицемерно промолвила я. — Я несказанно рада знакомству с вами! Пожалуйста, займите вон то мягкое кресло, а чуть позже я буду счастлива продолжить нашу беседу.
Роза просияла.
— С удовольствием послушаю ваше пение! — улыбнулась она.
Подойдя к сцене, я с изумлением обнаружила, что от лоснящихся лиц, вульгарных манер не осталось и следа. Музыканты сидели строго и с достоинством. Это были те же самые люди, но… совершенно другие! Даже Даная казалась трезвее любого завзятого трезвенника. Взгляд ее был чист и светел, глаза бездонны и ясны.
«Как все это необъяснимо и странно…» — подумала я.
— Ария Дидоны из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Дидона и Эней», — объявил Рене своим несмазанным голосом.