Очевидно, плодовитость в историческом деле — следствие кровной любви к своей земле, любви такой невыразимо высокой, поэтической и реальной, какой славились все настоящие историки. Не кинемся преувеличивать заслуг Ф. А. Щербины, но то, что он по чувству и по стилю жизни своей — истый кубанец, этого у него не отнимешь. А кто не заметил в нем этого, тот ничего не заметил. Ну разве что одни минусы. Казачья гордыня многих вытолкнула на чужбину — это тоже правда. Умер за рубежом и Ф. А. Щербина. Но это не значит, что имя его может быть затушевано навсегда. Превзойти Щербину можно только блестящими трудами!
Ф. А. Щербину забыли даже там, где никто никогда не забывается, — в музейных хранилищах. Передо мной лежит выписка из государственного архива: «Гипсовая маска Щербины Ф. А. передана 27.07.79 года в дар краевому музею из фонда № 764, описи 1–й».
Зачем мне понадобилась эта выписка?
Маска с лица покойного Ф. А. Щербины была привезена из Чехословакии на Кубань — от бывшего секретаря историка М. Ф. Башмака, погостившего перед тем в своей родной станице Каневской. Где же она? На мой вопрос по телефону, хранится ли маска в музее, заведующая фондами (!) ответила: «Впервые слышу». Но когда узнали, что я в архиве добыл выписку о дарении маски в музей, стали, видимо, перебирать ящички и маску нашли. Разумеется, она никогда не лежала в экспозиции музея и не могла лежать: на стендах нам не найти упоминания об историках Кубани. На Кубани водились олени, кабаны, разные другие звери и птицы, накопилась кое — какая утварь, обнаружены стоянки древнего человека, было еще кое‑что, теперь развешенное и прибитое к стенам, но… не было многообразной казачьей истории — до того убого оформлены комнаты, для нее‑то и предназначенные. Валяется в закрытых фондах не только маска Ф. А. Щербины, валяется сама история Кубани.
Во введении к «Истории Кубанского казачьего войска» Ф. А. Щербина писал: «…время не ждет, и история родины говорит своим детям: пощадите памятники, сберегите мои сокровища!»
Пощадить уже надо и самого Ф. А. Щербину — его имя и труды принадлежат Кубани.
Сентябрь 1986 — январь 1987 года, пос. Пересыпь
О НАЧИНАЮЩЕМ ПИСАТЕЛЕ
Начинающие непрерывно появляются во всякой профессии. Но нигде это слово не оберегает новичка так продолжительно, как в профессии литератора. И очень долго критики, редакции считают молодыми писателей, которые и по возрасту, и по опыту упражнений на бумаге уже давно не являются таковыми.
Растим, обхаживаем, помогаем, прощаем, а потом разводим руками: а где же писатель? А писатель из человека не вырос! Он всего лишь числится в писателях. Сам привык к этому и других приучил.
В литературе писатель бывает начинающим либо мгновение, либо всю жизнь. Могут ли годами ходить в начинающих токарь, шахтер, агроном, учитель, врач? Разумеется, нет. Всюду ощутимы будут брак, убытки, провалы. Там некогда «подавать надежды». Надо работать — и поскорее! — профессионально, на общем уровне производства. В литературе беда непрофессиональности не столь заметна, хотя последствия ее губительны, как и везде. Нет худшей отравы для читательской души, чем плохая, бездарная книга! И если пишущих становится все больше и больше и серость все активней воюет за свое место под солнцем, надо бить тревогу и восстановить профессиональную строгость.
«Так или иначе, — говорил на III Всесоюзном съезде писателей А. Т. Твардовский, — но многие молодые, начинающие литераторы приходят к нам не в результате глубокого жизненного опыта, самоличной мужественной проверки — призвание это у меня или только так, — но и в результате простодушного влечения к «красивой и легкой» писательской жизни. Мы не должны им сулить легкой жизни в литературе — ее не бывает и не может быть у сколько‑нибудь стоящего литератора».
Тут‑то и вспоминается пример старших поколений. Не знаю доподлинно, какими бывали начинающие когда‑то,
«до нашей эры», то есть в 20–е годы или после войны, но по разговорам и некоторым воспоминаниям можно кое-что уяснить.
Поколения те, сменившие винтовку на перо, прежде всего прилежно учились везде и всюду: набирались знаний, почтительно слушали зрелых мастеров, когда они объясняли им тайну и высокое значение искусства. Молодые люди благоговели и трепетали перед самим сочетанием слов: изящная словесность! Они… боялись искусства, тысячу раз проклинали день и час, когда черт или ангел толкнул их на дорогу писательства. Стыдились нести свои рукописи метру, в редакции журналов и издательств. Они сразу же приняли близко к сердцу всенаправляющий целебный завет: в искусстве никто тебе не поможет, если ты ничему не научишься сам! Лазейки, которые ты на первых порах проломил, очень скоро же и выдадут твое плутовство. Перед их глазами ежедневно вставали литературные образцы классиков. Никогда не догнать классиков, но они, и только они, могут быть путеводными звездами. И если принять их заповеди, если любить не себя в искусстве, а искусство в себе, если рассматривать недосягаемое как магнит, разгадывать секреты литературных созвездий, воодушевляться их мерцанием, скромный твой труд придвинется на шаг ближе к тому совершенству, которому ты завидуешь. Быть же выше соседа, пишущего кое‑как, и утешаться сравнением «да я не хуже!» — не велика честь. На такой скрипучей телеге далеко не уедешь. Так понимали свое призвание писатели, которых мы любим.