"Литературная газета", 23 мая 1984 года
СОВЕСТЬ И ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ
— Когда я сегодня читаю написанные горячим пером писательские статьи, очерки на страницах наших газет, скажем, последние выступления Виктора Астафьева, Сергея Залыгина, Василия Белова или Валентина Распутина, то невольно думаю о том, почему они взваливают на свои плечи груз проблем и забот, которые и без них должны бы решаться в министерствах. Им бы о вечных вопросах поразмыслить, о душе человеческой, о природе чувств и поступков — словом, о том, что и составляет существо нашего писательского дела. Но в том‑то и суть, что традиции отечественной литературы не позволяют оставаться в стороне от проблем общественно важных, в том‑то и причина, что наши лучшие писатели — граждане с общественной жилкой, с высокой совестью — не могут не отозваться на то, что происходит в стране. Искренне, страстно, с нескрываемой болью или радостью душевной. Ведь что такое настоящая публицистика? Это вовсе не статья, которую попросил написать, потому что тема актуальна и вообще «нужно откликнуться». Это когда не писать нельзя, когда всем своим существом чувствуешь необходимость высказаться, когда молчать не позволяет совесть. В поле зрения публициста — явления острой общественной необходимости. Конечно, он не убегает от горькой правды, он привлекает внимание к наболевшему, к недостаткам, но делается это не для того, чтобы созерцать сторонним, безучастным взглядом пороки и червоточины в нашей жизни, а для того, чтобы утвердить в ней положительное начало, показать, что можно и необходимо жить умно и мужественно, благородно и ответственно. Поиск положительного, поиск идеала невозможен без любви к человеку, к родной земле и ее истории.
«Советская культура», 14 декабря 1985 года
ПИСАТЕЛЯ РОЖДАЕТ ДУША…
— Виктор Иванович, вы недавно говорили о сборнике У. Фолкнера «Статьи, речи, интервью, письма…». Что вас там привлекло?
— Мне нравится его жесткое самообличение. На вопросы о своих романах, например, отвечал так: «Моим самым блистательным поражением стал роман «Шум и ярость», поэтому‑то я его и считаю своей лучшей вещью». И себя, и американских писателей он оценивал «не по силе успеха, а по мощи поражения». По мощи! Старался всегда превозмочь и превзойти себя, изнемогал от желания, и, когда читатели и критики радовались, что он цели достиг, один он огорчался: он потерпел заурядное поражение. Высота, к которой он тянулся, его действительно поднимала. Вроде бы ничего нового. Но Фолкнер так часто и блестяще на этом настаивает, так ругает свои великие произведения, что загораешься глубоким сочувствием не только к нему, но и к самому призванию писателя. Надо стараться. Ведь мы как поступаем: ну! это для Фолкнера, не для нас, мы серые, маленькие, простые. Но я вот сейчас взялся вести литобъединение при молодежной газете и то же самое скажу. Какими бы вы любителями ни были, вы обязаны писать и жить как профессиональные литераторы — с полнейшей отдачей. С напряжением творца. Иначе зачем это все? Зачем ходить на занятия? Учиться построчному мастерству? Так что Фолкнер своим мученичеством нравится. У него есть совершенно замечательное предисловие к роману «Шум и ярость». Всем молодым литераторам советую его прочесть. Оно печаталось в журнале «Иностранная литература» несколько лет назад.
— А кто ваш любимый писатель?
— Мои любимые — старые: Пушкин, Толстой, Бунин.
— Писателем рождаются или становятся?
— Рождаются. Но сами этого до поры не знают. Нельзя поставить перед собой упрямую цель: я стану писателем! Бывали такие случаи, когда кто‑нибудь говорил в семнадцать, двадцать лет — буду писателем. Смешно назначать себе дарование. Кое‑кто читает классиков и боится, а потом поглядит в своем городе на членов Союза: ну что это, мол, за писатели? Так и я смогу. И давай пробиваться, давай лезть. И наплодилось таких бездарных зазнаек видимо — невидимо. Все свои опусы они сверяют с книгами соседа: у меня не хуже! Такое «соревнование» порождает в писательской организации одни склоки. Писательство же рождается неожиданно. У одних от щемящих переживаний, от тонкости душевной, от волнений каких‑то постоянных — эти стихами утоляют себя. Других гонит к столу с бумагой огромный опыт. Многие начали «выражать себя» потому, что войну прошли, настрадались. И опыт их совпал с дарованием души. У В. П. Астафьева, например. На войне многие были и пишут, и у них ничего не получилось, хотя их даже печатают. А у Астафьева жизнь, судьба, милосердие переплавилось в дар рассказчика. Огромный опыт битв на передовой, довольно тяжелая жизнь после войны, детдомовское детство до этого. И он стал писателем незаметно. Сначала получалось плохо, а потом он раскрылся и до сегодняшнего дня все раскрывается гуманной страстностью своей. Так что я думаю, что писателя рождает его душа.