Время замедлилось. Звуки стали нечеткими, предметы – смазанными. Но страха не было – было лишь странное, почти упоительное торжество внутри. И была уверенность в том, что я все делаю правильно.
Не ради себя, ради него.
«Хозяйка, мы защищаем тебя, хозяйка», – звонко и мелодично пели травы, и я чувствовала, как они касаются моих ног. Мне вдруг стало казаться, что я стою в поле, озаряемом медным светом заходящего за подернутый дымкой горизонт солнца, и пахнет теплым медом и вереском. Всюду такое раздолье, что хочется бежать, расправив руки как крылья. Но я не бежала. Я парила в воздухе. И была светом.
Дядя Тим что-то прокричал, вскакивая следом и смотря на меня с удивлением, и Август попытался снова подступиться ко мне – он шептал слова на неведомом мне языке, подняв и вторую руку, от которой исходило все то же лазурное сияние. Но все было тщетно – мое сердце забилось сильнее, и Августа вдруг отбросило на диван. Когда в комнату ворвались другие маги, среди которых я заметила Меркурия и Агату, света во мне стало так много, что я едва удерживала его.
Не знаю, что происходило – я словно была не в себе и видела все происходящее со стороны. Единственное, что я знала – им не одолеть меня. Не одолеть силу певучих трав. И я не собиралась сдаваться – все еще помнила о Ярославе, оставшемся в проклятом зазеркалье.
– Хорошо, Настя. Хорошо. Успокойся. И давай начнем переговоры, как ты и хотела, – услышала я далекий, но такой знакомый голос Тимофея, и только тогда свет стал покидать меня, растворяясь в воздухе. – Я сам покажу тебе твоего Ярослава.
Не помню, как я опустилась на диван – ровно на то место, где еще недавно сидел Август.
Огонь в камине снова весело затрещал.
Мы остались втроем – я, дядя и человек, называющий себя магом, который только что хотел подчинить меня своей воле, но проиграл силе, заключенной в браслете-артефакте.
Они молчали, и я тоже ничего не говорила. Голову окутал туман, перед глазами стояла пелена, в ушах звенело, а пальцы мелко дрожали – так, что пришлось сжать руки в замок. Меня снова охватил ядовитый страх – какой уже раз за последние несколько часов, и сейчас труднее всего было держать его в себе и не показывать вида.
Я только что парила в воздухе.
Но…
Законы физики не должны нарушаться.
Это немыслимо.
Это недопустимо.
Это просто безумие какое-то!
Это… магия.
Я сидела на диване напротив дяди Тима, расправив плечи и даже гордо приподняв подбородок, но при этом мечтала сжаться в темном углу, а еще лучше – сбежать из этого странного места. Но я не могла – и мы оба знали это. Дядя Тим теперь смотрел на меня не только с оценивающим любопытством во взгляде. Он все так же смотрел на меня, как смотрят на равного. Так, как он смотрел на моего отца, на своих партнеров, на Августа, стоящего теперь у камина и задумчиво рассматривающего меня, словно диковинную вазу. Для меня это было открытием, и сквозь страх я вдруг почувствовала отголоски гордости. Я всегда хотела быть равной Реутовым и изо всех сил старалась завоевать их расположение. Учеба, языки, музыкальная школа, олимпиады – я везде была лучшей. Всюду – первая. Но в итоге расположения одного из Реутовых я добилась с помощью… магии?
Это было смешно, и я вдруг рассмеялась – нервно и коротко.
– Вот ты какая, дорогая племянница, – наконец произнес дядя Тим, не отрывая от меня пристального взгляда. – Позабавила.
– Позабавила? – переспросила я. – Всего лишь позабавила? Рада, что смогла стать для вас персональным клоуном.
– Ты хотела переговоры, и ты их получила, – насмешливо ответил дядя. – Обойдемся без детской раздражительности, Настя.
– И без взрослых наставлений, дядя, – тем же тоном ответила ему я.
Он откинулся на спинку дивана и снова закурил. Даже разрешения на это не спрашивал, и я надеялась, это не потому, что ему было плевать на мое мнение, а потому, что дядя Тим видел во мне равного себе человека. Я правда на это надеялась.
– Как ты это сделала? Как заставила браслет защитить себя от внешнего воздействия? – спросил он. – Давай будем откровенными. Говори все, что знаешь, и взамен получишь ровно столько же информации. Затем тебя отведут к твоему драгоценному Ярославу, – мне почудилось в голосе Тимофея некоторое пренебрежение. Кажется, Зарецкий ему не нравился. А возможно, он помнил его со времен награждения «Вериора верис», где Яр нагрубил ему и увел меня.