Каждый подавал советы, и это придало смелости сенешалю. Он подошел к барону де-Кервер, слез с коня и, сняв бархатную шляпу, сказал:
— Ваша светлость, в доме, который блестит там сквозь листву, живет иностранка, которая щедра, как никто. Попросите ее одолжить вам свою корову, чтобы довезти карету, я думаю, что это животное может везти хоть всю ночь.
Барон кивнул головой, и тридцать человек крестьян побежали к Финетте, которая очень охотно дала им свою корову с золотыми рогами.
Въехать в монастырь на корове, быть может, и не соответствовало мечтам белокурой дамы, но это было всё же лучше, чем сидеть на дороге, не венчаясь.
Итак, корову впрягли во главе четверки и ждали, что будет делать хваленое животное.
Не успел кучер ударить кнутом, как корова понеслась вскачь, как будто хотела совершить кругосветное путешествие. Лошади, карета, барон и невеста, кучер — все умчались за бешеным животным. Напрасно рыцари пришпоривали коней, чтобы поспеть за женихом и невестой, напрасно вассалы и крестьяне бежали со всех ног напрямик, желая пересечь ей дорогу, карета неслась, как на крыльях, даже птица не смогла бы ее догнать.
Подъехав к воротам монастыря, несколько утомленная быстрой ездой свита не прочь была сойти с коней. Всё было готово для церемонии, все давно ожидали жениха с невестой. Но, вместо того, чтобы остановиться, корова понеслась еще быстрее. Тринадцать раз обежала она вокруг монастыря, с бешеной скоростью колеса горшечника, затем вдруг повернула на дорогу к замку и побежала прямо через поля с такою быстротою, что едва не разбила в пух и прах всех Керверов, пока доставила их в древний замок.
VIIВ этот день нечего было и думать о свадьбе. Но столы были накрыты, кушанья поданы, а барон де-Кервер был слишком благородным рыцарем, чтобы отпустить своих добрых бретонцев, не дав им, согласно обычаю, вдоволь попировать от заката до восхода солнца и даже немного дольше.
Подали знак садиться. На дворе в восемь рядов было расставлено девяносто шесть столов. Напротив, на высокой, обитой бархатом, эстраде, с балдахином посредине, возвышался стол еще более широкий, чем все остальные, уставленный цветами и плодами, не говоря уже о жареных косулях и павлинах, дымившихся весьма аппетитно. Здесь должны были сидеть новобрачные. Обычай требовал, чтобы даже самый последний крестьянин мог удостоиться чести поздравить молодых и осушить кружку меда за здоровье и благополучие знаменитого и могущественного рода Керверов.
Барон пригласил за свой стол сто рыцарей, за которыми разместились, чтобы прислуживать им, их оруженосцы. Справа он посадил белокурую даму и Ивона, а слева оставил место свободным и, подозвав пажа, сказал:
— Беги, дитя мое, к иностранке, которая оказала нам так много услуг сегодня утром. Не ее вина, если успех превзошел ее доброе желание. Скажи ей, что барон де-Кервер благодарит ее за помощь и просит пожаловать на свадьбу его сына Ивона.
Придя в золотой дом, где Финетта горько оплакивала своего жениха, паж преклонил колено и от имени барона просил иностранку последовать за ним и удостоить чести присутствовать на свадьбе рыцаря Ивона.
— Кланяйся от меня своему господину, — гордо отвечала молодая девушка, — и скажи ему, что, если он слишком важный господин, чтобы прийти ко мне, то и я слишком знатна, чтобы самой идти к нему.
Когда паж передал ответ иностранки, господин де-Кервер ударил по столу кулаком так, что три блюда взлетели на воздух.
— Клянусь небом! — воскликнул он. — Именно так подобает отвечать даме, и я тут же признаю себя побежденным. Оседлайте моего коня! Оруженосцы и пажи, будьте готовы следовать за мною!
В сопровождении блестящей свиты барон подъехал к дверям золотого дома и сошел с коня. Он извинился перед Финеттой, предложил ей руку, подал стремя и посадил ее на коня сзади себя, как настоящую герцогиню. Дорогой он из деликатности не разговаривал с ней и, приехав в замок с непокрытой головой, подвел её к оставленному для нее месту почетной гостьи.
Отъезд барона Кервера наделал много шума, возвращение же поразило еще больше. Все спрашивали: кто эта дама, к которой с таким почтением относится гордый барон? Судя по костюму, она была иностранкой. Не герцогиня ли нормандская или королева французская? За разъяснениями обратились к дворецкому, судье и сенешалю. Дворецкий дрожал, судья бледнел, сенешаль краснел, и все трое были немы, как рыбы. Молчание этих важных особ еще более увеличивало всеобщее удивление.