При входе в замок короля встретила маркиза. Она провела его в комнату, в которой спущенные шторы поддерживали приятный полумрак. На софе лежал паж, бледный и окровавленный, однако, он имел еще силы приподнять голову.
— Вот так диво! — воскликнул Прелестник. — Это самая странная рана, которую я когда-либо видел! У пажа всего один ус!
— Ваше Величество, — сказала маркиза, — должно быть лезвие шпаги, вонзившееся в плечо, обожгло другой ус. Нет ничего разнообразнее ран, наносимых холодным оружием. Это известно каждому.
— Что за чудо, — продолжал удивляться Прелестник, — с одной стороны это — Тонто, мой паж, этот негодяй, с другой, это, это… нет, я не ошибаюсь, это ты, мой добрый гений и спаситель, это ты, моя бедная Пацца!
Прелестник упал на колено и схватил протянутую руку.
— Ваше Величество, — сказала Пацца, — дни мои сочтены, но прежде, чем умереть…
— Нет, нет, Пацца, ты не умрешь! — воскликнул король со слезами в голосе.
— Перед смертью, — продолжала она, опуская глаза, — я хочу, чтобы ты простил мне те пощечины, которые сегодня в припадке безрассудного усердия…
— Довольно, — прервал король, — я прощаю тебя. Во всяком случае, мои владения и моя честь стоят дороже того, что я получил сегодня.
— Увы, — прошептала Пацца, — это еще не все.
— Как не все? Что еще?
— Прелестник, доктор… тот маленький доктор, который осмелился дать тебе…
— Ты его подослала? — спросил король, хмуря брови.
— Увы, это была я сама. Боже, чего я только не сделала бы для того, чтобы спасти моего короля.
— Довольно, довольно, я прощаю тебя, хотя урок был немного суров.
— Увы, и это еще не все, — вздохнула Пацца. — Ведь та цыганка на балу, которая осмелилась…
— Была ты, Пацца? — прервал король. — О, это я тебе тоже прощаю, это я вполне заслужил. Сомневаться в тебе, воплощенной искренности! Но, боже, я вспоминаю! Я вспомнил ту смелую клятву, которую ты дала мне в вечер нашей свадьбы! Коварная, ты сдержала свое слово, теперь очередь за мной! Пацца, скорее выздоравливай и возвращайся в замок, из которого счастье улетело вместе с тобой.
— Еще одну милость мне надо просить у тебя, Прелестник, — сказала Пацца. — Рашембур был сегодня утром свидетелем сцены, при мысли о которой я краснею и которую нужно скрыть от всех. Этого верного слугу я препоручаю твоей доброте.
— Рашембур, — произнес король, — бери этот кошелек и под страхом смерти храни нашу тайну.
Рашембур встал на колено и, целуя руку своей госпожи, прошептал:
— Ваше величество, эта — четвертая и четвертый.
Затем, поднявшись, он воскликнул:
— Господь да благословит руку, одаряющую меня!
Спустя несколько минут после этой трогательной сцены Пацца заснула. Король, все еще не успокоенный, разговаривал с маркизой.
— Тетушка, — спрашивал он, — уверены ли вы в том, что Пацца поправится?
— О, — отвечала старая дама, — радость может поставить на ноги даже самую больную женщину. А счастье, разве оно бессильно? Поцелуй королеву, племянник, это принесет ей больше пользы, чем все ваши лекарства.
XI Жена должна повиноваться мужуМаркиза была права (дамы всегда правы, начиная с шестидесятилетнего возраста). Две недели счастья поставили Паццу на ноги и позволили ей принять участие в триумфальном въезде в королевский замок. Бледность ее и рука на перевязи увеличивали еще более ее миловидность и красоту. Прелестник не спускал глаз с королевы, и все следовали примеру своего господина.
Чтобы доехать до замка, нужен был час времени. Обитатели окрестных сел и деревень воздвигли три триумфальные арки. Первая арка была украшена гирляндами из зелени и цветов. Над нею красовалась надпись: «Самому нежному и преданному супругу».
Вторая арка, воздвигнутая более солидно и покрытая коврами, была украшена изображением богини правосудия с повязкой на глазах. Внизу была надпись: «Отцу и покровителю, защитнику слабых и угнетенных».
Последней была громадная арка, составленная сплошь из пушек и носившая надпись: «Храбрейшему и мужественному полководцу».
Я уволю вас от описания обеда, не имевшего конца, и шестидесяти застольных речей, заимствованных ораторами из старинных газет, где их печатали уже несколько раз и куда их каждый раз возвращали для нужд будущих поколений. Нет ничего однообразнее счастья, и поэтому будем снисходительны к тем, кто обязан официально воспевать его. В подобных случаях самый красноречивый — тот, кто говорит меньше всех. Наконец и этот бесконечный вечер подошел к концу.
В полночь Прелестник проводил королеву, на этот раз не в башню, а в роскошно убранные покои. У дверей он обратился к супруге и сказал: