Наташа Сольцова, которая тоже занималась в Доме пионеров в хореографическом кружке, уехала в другой город. Перед отъездом она подарила Зойке свою великолепную белую пачку, разрисованную золотыми кленовыми листьями. Эту пачку Наташе сделала ее мама, которая была художницей. Пачке завидовали все девочки в кружке, но Наташа подарила ее Зойке, потому что они дружили и еще потому, что Наташина мама очень любила Зойку и даже нарисовала Зойкин портрет.
Прийти в этой пачке в кружок Зойка постеснялась. Она спрятала пачку в тумбу письменного стола и надевала ее только тогда, когда никого не было дома. Но коленки выпирали! Казалось, вот она, легкость, музыка несет тебя, не чуешь под собой ног, тебя кружит сама не знаешь что, ты летишь! И вдруг — зеркало. А в зеркале — деревянный человечек Буратино.
Однажды, когда Зойка танцевала в своей великолепной пачке, она не заметила, как вошла Вика.
— Что это на тебе такое? — с трепетом спросила Вика.
— Пачка… — растерялась Зойка.
— Дай надеть, а?
Зойка не умела отказывать. Вика примерила пачку и решила, что не может жить без балета. На следующее занятие в кружок она пошла вместе с Зойкой. После этого занятия Зойке пришлось из кружка уйти, потому что Вика рассказала всему двору, какая Зойка неуклюжая, как ее все время ругает руководительница кружка, как она ничего не умеет делать, но при этом еще смеет надевать великолепную балетную пачку.
Вику в кружок приняли сразу. У нее не выпирали коленки, ей не было больно, когда ей выворачивали ноги, она сразу усвоила все позиции…
— Ну зачем тебе эта пачка? — сказала Вика. — Ты все равно никогда не будешь танцевать! Дай поносить!
Пачку она Зойке не вернула. Чудесную пачку, разрисованную золотыми листьями! Самую красивую пачку на свете.
Потом Зойка поступила в драматический кружок. Кружком руководил совсем молодой и очень добрый артист. Зойка играла Золушку, пела и танцевала на королевском балу, и никто не кричал ужасных слов вроде «плие» или «первая позиция». Она просто пела и танцевала, как ей хотелось. Потом ее приняли в театральный институт, потому что она залезла на стенку. Если б ей приказали пролезть в игольное ушко, она бы сделала и это, потому что знала — на этом свете она может быть только артисткой. Люди, которые принимали ее в институт, наверное, почувствовали это…
Артистка сварила пельмени и салаку для Пепиты и пошла в свою комнату. Девочка-гостья танцевала Венгерский танец. Она летала по комнате, лицо ее было до боли счастливым. И артистка вдруг поняла, откуда она знает это лицо. Она подбежала к письменному столу, вынула старый плюшевый альбом, начала быстро листать страницы, пока не нашла того, что искала. Она смотрела то на фотографию, то на смущенно застывшую девочку.
— Взгляни! — сказала она.
Девочка заглянула в альбом и попятилась.
— Кто это? — прошептала девочка.
— Это я в твоем возрасте.
— Но как же вы стали такой красивой?
— Я всегда хотела танцевать, вот и все.
— Я тоже хочу танцевать!
— Тогда снимай туфли и слушай меня. Мы будем танцевать под музыку Моцарта. Эта музыка вначале кажется очень радостной и утренней, но она — не о радости, не только о радости, а скорее о воспоминании радости. Она — как сон о счастье. Счастье, которое нам снится, всегда огромно. Счастливые сны надо помнить. Танцуй, как чувствуешь… Вспомни лучшие сны. Танцуй, девочка!
Артистка смотрела на девочку и думала о том, что девочка непременно будет танцевать. Эта девочка была похожа на нее, маленькую Зойку, и кто-то непременно должен был ей помочь.
В дверь постучали. В комнату вошла пожилая соседка.
— Опять топот? — сказала она. — У меня из-за тебя пироги не поднимаются.
— Послушай, Вика, — сказала артистка, — ведь от моей комнаты до кухни десять метров.
— Ну и что! — сказала соседка. — Все равно не поднимаются!
И она вышла.
— Разве я топаю? — удивилась девочка. — Я даже без туфель!
— Мы с ней вместе в школе учились, — сказала артистка, — и когда-то ее приняли в кружок танцев. И она была очень красивой, по-настоящему красивой. Только она не хотела танцевать. Она вообще ничего не хотела. А люди, которые ничего не хотят, очень быстро стареют и становятся некрасивыми. Теперь ты понимаешь, о чем я тебе говорила?