— На самом деле, если бы мы знали, что жертвой должна была бы стать Линдси, ты бы немедленно попал в список.
— Почему? — забеспокоился он.
— Потому что у тебя с ней много общего.
— Глупости говоришь.
— Что поделаешь, так оно и есть. Ты сам и есть глупый и неизобретательный человек. У тебя ментальность мелкого клерка. Мы это по книге определяем.
Он обреченно покачал головой.
— Книга какая-то…
— Ну, — сказал я, — книга не книга, а мы тебя поймали. Разве нет, Истон?
— Нет!
Он подскочил ко мне и схватил за плечи.
— Стив, ты ведь не собираешься ничего предпринимать?
Глаза и губы у него совершенно округлились от изумления.
— Стив! Ты с ума сошел! Я же твой брат.
— Знаю.
— Как же ты мог подумать о таком ужасном поступке?
— Одевайся, — приказал я.
Но он не двинулся с места, он по-прежнему стоял передо мной, вцепившись ногтями в мой пиджак.
— Я опаздываю. Давай.
— Подумай. Хорошенько обдумай, что ты собираешься сделать. Ты о матери подумал?
— Она скоро придет, и ты объяснишь ей, что произошло. А если она задержится где-нибудь, я заеду потом и поговорю с ней позже. Но сначала мне нужно доставить тебя куда следует.
Он отпустил мои плечи, руки его безвольно упали. Он заговорил, очень тихо, голосом, полным мягкости и понимания.
— Стив, ты должен понять. Это убьет ее.
Какой хороший сын.
— Не думаю.
— Я знаю ее гораздо лучше, чем ты. Она этого не переживет.
— Переживет.
— Ты думаешь, она крепкая. Она слабая.
— Она не слабая. Она пустой человек. Она переживет. И прошу тебя, не вынуждай меня обращаться с тобой как настоящий коп. Я и так изо всех сил стараюсь этого не делать. Одевайся.
Но он сел на стул, тот самый, с прямой спинкой.
— Ну что тебе стоит меня отпустить?
— Это будет мне стоить жизни Бонни Спенсер.
— Да брось ты.
— Правда. Уже подписан ордер на ее арест.
— А как же она попала сюда, да еще вместе с тобой?
— А так, что я ей сам помог. Я не видел необходимости в ее аресте.
Я выглянул на улицу. Дневной свет стал менее ярким, скоро наступят сумерки.
— Ты хочешь меня арестовать? Ты хочешь, чтобы я отправился в тюрьму?
Я все еще сжимал в ладони те два листка с карниза. Я провел пальцем по стеблю, по прожилкам.
— Стив! — закричал Истон. — Да кто она такая, черт ее возьми? Почему ты защищаешь ее и не хочешь защитить меня?
— Я защищаю ее, потому что она невиновна.
Я больше обращался к листьям, чем к Истону.
— Но я ведь тебе брат.
— Ты убийца.
Истон поднялся с места и подошел к окну. Я придвинулся поближе к нему — на случай, если он вздумает прыгнуть, но он стал смотреть на меркнущий свет.
— Сая уже не вернешь, — сказал он.
— Знаю.
Он заглянул мне в глаза.
— Я не хочу, чтобы эта женщина отправилась в тюрьму вместо меня.
— Это с каких пор?
— Послушай меня. Мы можем кое-что придумать. Я могу дать ей алиби.
Я не отреагировал.
— Погоди. Погоди секундочку. Послушай меня.
Истон сложил ладони домиком.
— Значит, во-первых, я скажу, что Сай к ней очень хорошо относился, что с Линдси у него все уже развалилось и что он действительно влюбился в свою бывшую жену и не скрывал этого. Вот. А я ничего об этом не говорил, потому что был так влюблен в Линдси, что не хотел говорить про нее ничего плохого, ничего, что могло бы ей навредить. Я признаю, что был ужасно не прав. Я принесу свои извинения за то, что не был вполне искренен. Тогда они поймут, что у бывшей жены не было мотива его убивать. А потом я скажу… Придумал! Что я по дороге домой зашел в телефон-автомат и позвонил ей по делу. Например, сказать что-нибудь про ее сценарий, и она была дома. Подошла к телефону и…
— Не пойдет.
— Почему?
— Потому что все это шито белыми нитками, это белиберда какая-то. Потому что она и так прекрасный и достойный человек и не нуждается в этом липовом алиби. А если она об этом узнает, ей дурно станет. А еще потому, что ей незачем лгать. Преступник у нас только один, Ист.
— Почему ты видишь мир только в черно-белых тонах? Ты что, не знаешь, что бывает еще и серый цвет?
— Лучше бы ты этого не делал, — медленно проговорил я.
— Но ведь не факт, что это сделал я!
— У меня нет выбора. Я полицейский. Я знаю, что в мире существуют тысячи оттенков серого. Я их различаю. Но что с того? В моей работе есть только черный и белый.
Истон подошел и обнял меня. По-настоящему. Меня никто из родных в жизни не обнимал, кроме разве что папаши, когда тот бывал в подпитии.
— Стив, — сказал он, — я так в тебе нуждаюсь. Моя жизнь — это цепь ошибок. Провал за провалом. А теперь еще это. Я не понимаю, за кого я себя принимал и кем я хотел стать, но понимаю, что сам себя погубил. Хуже того. Я сделал ужасную вещь.
Я потрепал его по затылку. Волосы у него были мягкие-мягкие.
— То, что я сделал, — зло. Я знаю, но я так запутался, я так ослаб, что у меня даже недоставало мужества посмотреть правде в глаза. А теперь ничего не остается делать.
Он выпустил меня из объятий и отстранился.
— Ты можешь выслушать меня? Пожалуйста.
— Давай.
— Я знаю, ты думаешь, что я никчемное существо, и ты прав. Я никогда не спрашивал сам себя: что в жизни действительно имеет значение. И даже если бы я спросил себя и решил, что это любовь или дружба, или что-нибудь вроде того, это все равно ничего бы не изменило. Ты знаешь. Я все равно продолжал бы свою дурацкую жизнь. Но теперь мне не отвертеться, я должен услышать медные трубы. Я могу отправиться в тюрьму и провести там остаток жизни. Ты знаешь, что такое тюрьма.
— Знаю.
— Там действительно так плохо, как говорят?
— Даже хуже.
— Клянусь тебе всеми святыми, что весь остаток жизни я посвящу раскаянью в своем ужасном поступке.
Он стоял передо мной, освещенный розово-голубым отблеском заката.
— Мы никогда особенно не были близки. Но мы с тобой родные братья. Я не прошу у тебя особого обращения со мной, Стив, но прошу тебя, умоляю: дай мне шанс. Нам с тобой обоим в жизни особенно не везло, так ведь? И я понимаю, что больше мне судьба не улыбнется. Но может, ты мне кое в чем не откажешь? Именно ты.
— В чем?
— В прощении.
Я посмотрел мимо него, на вечерний свет. Это был тот самый волшебный час, час перед закатом. Правда, в кино такое освещение используется дважды — перед самым рассветом и перед наступлением сумерек. Дважды за сутки нам дана возможность наблюдать это чудо. А в реальной жизни такие минуты, когда на тебя снисходит благодать, могут вообще никогда не случиться.
Если я сдам брата полиции, для него все будет кончено. Он просил прощения. Я мог всего лишь дать ему возможность спасаться самостоятельно. Он был совершенно прав: Сая не вернешь. И прелесть заключалась в том, что я не должен был даже слушать его, стыдливо помалкивая, пока он излагал мне свои идеи о конструировании корявого и идиотского алиби для Бонни. Я просто-напросто мог разрешить ему сбежать и исчезнуть навсегда.
— Ты можешь меня простить, Стив? Разве ты сам не совершал в жизни ничего плохого?
— Смеешься, что ли? Я почти все в жизни сделал неверно. Это ни для кого не секрет.
— Так как? Мы ведь с тобой одного поля ягоды.
— Нет, Ист. Даже в тех случаях, когда я бывал не прав, я знал, что существуют законы. Я знал, что существует Бог.
— Но ведь Бог меня простит!
— Знаю. Может, Бог тебя простит или уже простил. Мне не дано этого знать. И может быть, я лично могу тебя простить. Но ты отнял чужую жизнь.
— Что ты такое говоришь?
Я выпустил из ладони листья, и они плавно упали на пол.
— Мое прощение ничего не изменит.