— Крыса!
— Согласен. Но ты не ответила на мой вопрос — Я почувствовал, как ее голова, прижатая к моей груди, кивает. — Это означает «да»?
Приглушенное ворчание и опять какое-то копошение.
— Хорошо.
Я отпустил ее, но не ослабил бдительности. Мидж шагнула назад и лягнула меня в голень.
— Чертова корова! — завопил я, потирая ногу.
— Папа научил меня, как обращаться с такими гадами, как ты, когда я еще носила косички, — дразнилась Мидж, приплясывая на безопасном расстоянии.
Я бросился на нее, стараясь схватить за колени, но поймал лишь одну ногу, и мы покатились вниз по травянистому склону. Мидж хихикала и ругалась, колотя меня кулаками, а я не отпускал ее, наслаждаясь ощущением наших прижатых друг к другу тел.
Мы остановились, отдуваясь; я оказался лежащим на спине, Мидж отдыхала сверху. Увидев дом, она вытаращила глаза и, все еще не отдышавшись, сказала:
— Что за странное место!
Она села, и я оперся на локоть, чтобы вместе с ней посмотреть за луг.
— Выглядит мрачновато, правда? — заметил я.
По пологому склону, шевеля траву, пробежал ветерок; он коснулся нас и поспешил дальше. Я поежился, хотя мне было тепло.
— Интересно, кто там живет? — сказала Мидж.
— Кто-то, у кого денег больше, чем мы когда-либо увидим, и этот кто-то, очевидно, любит уединение. Даже дверь выходит на другую сторону от дороги.
— Дом выглядит таким... таким пустым.
— Может быть, хозяев нет, а может быть, это одно из старых семейных владений, содержать которые уже никто не может себе позволить. Я слышал, последние десятилетия были жестоки ко многим владельцам подобных дворцов.
— Нет, я имела в виду не такую пустоту. — Мидж нахмурилась, стараясь вложить в слова чувство. — Он выглядит унылым, безжизненным, — проговорила она наконец. — Такое красивое место, а дом кажется таким... гадким. — Она взглянула на меня. — Он кажется враждебным.
— О, я бы не стал так говорить. Хотя, конечно, если мы вторглись в частные владения, кто-то может проявить враждебность, увидев нас здесь.
Мидж тут же вскочила на ноги.
— Не волнуйся так, — сказал я, оставаясь на месте. — Я пошутил. Мы не видели никаких табличек о частных владениях.
Она обернулась, словно боясь увидеть приближающихся лесников с заряженными ружьями.
— Не нравится мне здесь. Я чувствую себя так, будто за нами наблюдают.
Я встал и отряхнул траву с джинсов.
— Ты просто невозможна. Нет ничего более мирного, а ты так перепугалась.
— Мне просто не по себе. Давай пойдем, а, Майк?
Теперь уже я посмотрел на нее с некоторой озабоченностью; в ее тоне была тревога, вряд ли вызванная данной ситуацией.
— Ладно, Мидж, — сказал я, протягивая ей руку, — пошли.
Мы пошли обратно в лес, и, прежде чем зайти в тенистое укрытие, я бросил последний взгляд на серый дом. Отсюда мрачный дом казался вполне невинным.
Немного спустя, почти вернувшись через лес обратно, на той же самой тропинке, по которой шли туда (по крайней мере, Мидж уверяла меня, что тропинка та же самая), мы нашли подраненного дрозда. Мидж уверенно вела меня за собой, а я шел сзади, засунув руки в карманы джинсов и насвистывая песенку гномов «Хай-хо».
Я вздрогнул, когда Мидж вдруг замерла и, вытянув руку, остановила меня. Я тоже замер со сложенными для свиста губами.
— В чем дело? — прошептал я, но она только махнула рукой и присела на корточки на тропинке. Я услышал бешеное трепыхание и тоже опустился рядом.
Мидж раздвинула листву и отшатнулась от резкого птичьего крика. На нас черными встревоженными глазками смотрела птичка и испуганно вертела головкой.
— О, бедняжка, — сочувственно проговорила Мидж. — Смотри, Майк, у него сломано крыло.
Я придвинулся поближе, и встревоженная птичка захлопала по земле здоровым крылом, отчаянно стремясь убежать. Мидж осторожно протянула руку, и птичка тут же затихла, хотя поглядывала с прежней тревогой. Ведьмочка тихо что-то проворковала, и, к моему изумлению, птичка позволила ей потрогать пальцем взъерошенную грудку.
— Это дрозд-деряба, — тихо сказала мне Мидж. — Наверное, он налетел на дерево или запутался в кустах. Не похоже, что на него напал какой-то зверь, — нигде нет никаких следов крови или ран.
Я посмотрел на серо-коричневую птичку и заметил, что прикосновение Мидж произвело на нее едва ли не гипнотическое воздействие: темные глазки почти закрылись, словно дрозд вдруг заснул.
— И что нам с ним делать? — прошептал я.
— Нельзя оставлять его здесь. Он не переживет ночь среди лесных хищников.
— Но мы не можем взять его домой.
— Почему? Мы можем приютить и обогреть его на ночь, а завтра я отвезу его в Кентрип или Бэнбери, где есть ветеринар.
— Крыло слишком сильно повреждено, Мидж, — видишь, как оно все перекручено. Если даже птичка перенесет шок, крыло все равно никогда не заживет.
— Ты удивишься, как живучи эти пташки; его можно вылечить, вот увидишь. — Она нежно обхватила птичку ладонями и осторожно подняла, та почти не сопротивлялась. Мидж устроила ее на груди, и, я думаю, дрозд оценил комфорт, потому что его веки закрылись и он словно уснул. Мидж с такой нежностью смотрела на прильнувшее к ней маленькое пернатое тельце, что я ощутил, как внутри меня что-то оттаяло. Сколько нежных чувств ни питал я к ней, всегда есть пространство для дополнительной щемящей нежности. Можете назвать меня сентиментальным ослом.
Мы встали, я положил Мидж руку на плечо, и мы пошли по тропинке назад. Чтобы не потревожить прижатого к груди дрозда, Мидж двигалась еще грациознее.
Вскоре я увидел впереди белый просвет и понял, что мы подходим к опушке у Грэмери.
Но я заметил и кое-что еще. По крайней мере, мне так показалось, потому что, когда я хотел присмотреться, оно исчезло.
Мне показалось, что в некотором отдалении среди деревьев стоит какая-то фигура. Мидж вся сосредоточилась на птичке и, насколько я понял, ничего не заметила Я прищурился, чтобы лучше видеть, и осмотрел тот участок леса. Может быть, это была всего лишь тень от покачнувшегося на ветру куста? Нет, никого не видно.
И все же мне было трудно избавиться от чувства, что среди деревьев кто-то стоит. Фигура в черном, совершенно неподвижная и наблюдающая. Наблюдающая за нами.
Гость
В тот вечер мы расположились на отдых в круглой комнате, Мидж легла на ковер, подложив под голову подушки, а я с гитарой устроился на диване — сцена в испанском стиле, — поставив на подвернувшийся рядом столик бутылку вина и стакан. Раненый дрозд внизу, в кухне, перевязанный мягкой материей, отдыхал на полке и выглядел довольно благополучно, хотя и немного печально. Мидж дала ему в клювик намоченного в молоке хлеба и со всей возможной осторожностью пристроила сломанное крылышко. Теперь выздоровление зависело от самой птички.
Солнце уже почти село за деревья, и комнату, как и раньше, заливал его теплый свет, но на этот раз мягче, как-то глубоко успокаивая. Я перебирал струны гитары, и звуки резонировали в изогнутых стенах, наполняя комнату волшебной музыкой. Я сыграл пьесу, которая раньше мне не удавалась, — Большую сонату Паганини ля-минор (да, я не только рок-н-роллер) — и Мидж была от моей музыки не просто под впечатлением, а прямо-таки в трансе. Как и я сам. Теперь в пьесе ничто не вызывало сомнений, пальцы нигде не спотыкались, и я наслаждался своей ловкостью, мои руки были уверенны и сильны, их уже не смущала сложность и длительность композиции (как всегда бывало раньше). Конечно, случались и ошибки, но они терялись в потоке захватывающей музыки, и когда я закончил, то, наверное, сама старая Сегодня удостоила бы меня кивком. Но мне хватило и незабываемого выражения на лице Мидж.
Она подползла и положила руку мне на колени.
— Это было... — Она быстро помотала головой. — Блестяще.
Я поднял руки ладонями к себе и посмотрел на них, словно они принадлежали кому-то другому.
— Да, — признал я, чуть дыша, — я был неплох, правда? Боже, я был невероятен!
— Еще, — попросила она. — Сыграй еще.