— Все! — сказала она и отвернулась.
— Симпатичная…
— Вы меня лучше не просите — норма! — сказала она, не поворачиваясь.
— Красавица, мы моторные, мы на реке, сразу все выдует, мигом!
— Вы что, хотите, чтобы я на скандал наскочила, да?
— Молчу, — сказал моторный.
— Вы хотите, чтобы я выговор получила?
— А что без выговора можно? — кротко спросил он.
— Коньяк «Елисей».
— И на прицеп пива.
Девушка принесла коньяк и пиво, он выплеснул коньяк в рот, потом запил пивом, пощелкал языком.
— Букет моей бабушки, — засмеялся он, тыча вилкой в огурец, и на несколько минут успокоился.
— Есть огневая поддержка?
Я вынул спички, зажег и дал ему прикурить.
— А вот была та сказка в Саксонии, — неторопливо начал он. — Знаешь, где Саксония?.. Победа! Понимаешь, победа! А жидкости — ни грамма. Уловил? На вопросы: «Тринк? тринк?» — мотают головой: «Никс! никс!» И скажи пожалуйста, в одной кухоньке, беленькой, миленькой, старшина нашел оранжевую бутыль. Огонь! А-а-а!
Немка кричит: «Пан, пан, бреншпирт!» Значит, пузырек для разжигания примуса. А мы: «Фрау, порядок!» Не сегодня родились. Киндеркопф! Мы аккуратненько разлили по стаканчикам. А немка на подоконник: мол, сигану с третьего, убьюсь, решусь жизни самоубийством, отравитесь, а меня к стенке. Мы чокнулись, немка в обморок. А потом проснулась — мы закусываем. Она поглядела, поглядела и бежать по квартиркам, и кричит, смеется, хвастается: «Зи тринкен бреншпирт! Зи тринкен бреншпирт!» Мои, мол, вот какие дьяволы — пьют бреншпирт и не загибаются. А нам это было как какао!
Он взглянул на официантку.
— Принцесса!
Она подошла.
— А что еще без выговора можно?
— Портвейн можно.
— Сладкий, наверное, — он скривился.
— Ликер абрикотин можно…
— А больше ничего нельзя? — Он подмигнул и изобразил стопочку.
Не отвечая, она отвернулась.
— Два абрикотина! — покорно сказал он. — Только подкеросинь немного.
— Ликер абрикотин пойдет, — сказала девушка буфетчице, выбивая чек.
— Это все тому вулкану? — спросила буфетчица. — Смотри, Зина!
— Из него все ветром выдует, мигом.
Она принесла в фужере ярко-рубиновый ликер. Сосед мой сглотнул густую, липкую жидкость, сплюнул и стал жадно есть, не разбираясь, тыкая вилкой в селедку, в мясо, в огурец.
— Молчок! — говорил он сам себе. — Штиль!
Прошло несколько минут.
— Мамочка, а мамочка, — жалобно попросил он.
— Теперь крышка, — сказала она. — Теперь только шампанское.
— Комплект! Катюша! — сказал он радостно.
Шампанское кипело в бокале. Он пил его, как воду, бокал за бокалом, и хмыкал от удовольствия и покручивал головой:
— Детский садик! Вот так детский садик! Сосунки.
А она стояла, смотрела и говорила:
— Надо же!
ПШЮТ
Я была тогда рыжей, это я теперь индианка.
Я стояла на остановке и ждала автобуса, прошли два юнца, оглядели меня и одновременно сказали: «Смотрится!» — и стали за мной. Слышу, завели разговор.
Один из них, пухлявый, с аккуратной гофрированной головкой, с розовыми щечками, раскачивая шикарным, как чемодан, желтым портфелем, капризно, в нос, чтобы получилось по-иностранному, говорит:
— Послушай, мон шер, всею Москву изъездил и не мог найти голубую плитку для ванной.
— Не расстраивайся, Макс, — говорит другой, — я получил сухого мартинчика, того, который пьет Помпиду. Поедем ко мне.
— А что мы будем делать? — спросил Макс.
— Кинем по коктейльчику.
— А потом?
— А потом она одного из нас поцелует.
— А потом?
— А потом, а по-том, ше-по-том…
Потеха!
Подошел автобус. Я села. Макс с чемоданом за мной.
Слышу позади его шипение:
— Разве это я толкаю? Это масса толкает. Это человечество толкает.
Из косого карманчика вынул роскошное вишневое портмоне, достал двадцатипятирублевую бумажку и протягивает кондуктору.
— Разобьете купюру? На песеты!
И, не ожидая ответа, прячет ее и аккуратно отсчитывает пять новеньких бронзовых копеек.
— Мерси, — говорит кондукторше, — за банковскую операцию.
Теперь он сел рядом.
Ну, думаю, как, интересно, начнет?
Тысяча и одна ночь! У каждого цеха свои байки. «Который час на ваших золотых?» — это мелочь, пузыри, в лучшем случае инженеришка, бух командированный. А вот: «Почему у вас минорное настроение?», «Вы похожи на женщину, которую я любил и потерял» — это тоном выше: юристы, медики. А вот уже: «Вас можно объяснить по Фрейду», — это мо́лодец заученный, бедолага-философ. Аристотель!