— Вот в таком ключе! — говорил Марат.
Он как никто другой подходил к санаторной жизни своей полнокровной корпуленцией, бессмысленной жизнерадостностью, высокопарной бездеятельностью своей натуры.
Кварц он называл «Под солнцем Мексики», стоя под горячим душем, распевал: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех» — и ранним утром ходил по коридору, стучал во все комнаты: «Аврора! Вставайте на поток взвешивания».
Переимчив он был, как скворец, и любознателен удивительно.
В санаторий приехала интеллигентная седая дама — доктор биологических наук. Через час Марат отвел меня в сторону и шепотом, давясь от смеха, рассказал, что черепахи сходятся на трое суток.
— Вот это да! Сизифов труд. — Он никак не мог успокоиться.
Вечером он сообщил мне, что предельный возраст льва 35 лет.
— Лев не идиот, знает, когда скинуть копытца. А одноклеточные организмы — кошмар! — практически бессмертны, разделились на две клетки, и уже новый паспорт. Прохиндеи!
Он рассуждал о животном царстве, как о публичном доме.
— Побаловалась день, и хватит, — сказал он про бабочку. — Безнадежка!
В санатории обитал в то время крохотный, допотопный старичок эллинист, с седыми, до плеч, волосами и жадно постными глазами, устремленными в неведомую даль.
Марат пытался выжать из него сведения, какие отношения были у Венеры с Марсом: они жили или не жили?
Утром после зарядки с гантелями он кричал с балкона на балкон:
— По сравнению с вами, профессор, я варвар.
— Молодой человек, вам до варварства тысяча лет.
— Десять с фунтиком! — отвечал Марат. — Снимаю перед вами шляпу, профессор, вы виртуоз. А скажите, какие отношения были у Фаэтона с Юноной, они жили или не жили?
К концу срока Марат получил телеграмму: «Множество лет счастья тебе желаем Эдем земной и море наслаждений». Внизу от телеграфистки стояло: «Эдем, верно?»
Так узнали, что у Марата день рождения. Вечером на санаторском микро-автобусе поехали в знаменитый кавказский ресторан, тем более что в столовой висело объявление: «Сегодня ужина не будет, будет лекция о долголетии».
По дороге наскочили на автомобильную аварию — в кювете лежал «Москвичок», хозяин растерянно стоял на шоссе. Шофер хотел остановиться, но Марат авторитетно сказал:
— Меня не интересуют неудачники, я подсчитываю людей, которые преуспевают.
И автобус легко покатил дальше.
Мест, как обычно, в ресторане не было, но Марат куда-то исчез, и вскоре официанты стали под его руководством приносить соломенные стулья и устанавливать в саду под китайскими фонариками. Кто-то из пришедших ранее запротестовал. Марат сказал ему:
— Тише, тише, вы измеряли давление?
В это время прибежал метр, стал раскланиваться. Марат равнодушно протянул ему руку.
— Сделайте там шампанское и «табака».
Скоро целая делегация белых официантов во главе с черным метром стали приносить вулканические блюда «табака» в кратерах из зелени.
Поднялся пиршественный гам. Все потянулись чокаться с Маратом.
И, глядя на эту сияющую во главе стола роскошную, словно обесцвеченную в растворе физиономию, странно было слышать, что все его, как мальчика, окликали — Марат, и как-то даже забывалось, что это фамилия великого французского революционера.
Марат поднял бокал.
— За тех, кто в море, на вахте и гауптвахте!
Интеллектуальная девица, за которой он в последнее время красиво ухаживал и которой было немного стыдно за него, игриво сказала:
— Ах, боюсь, с меня будут снимать оттиски пальцев.
Шепотом ей разъяснили:
— С вас будут снимать оттиски е г о пальцев.
Много лет после этого я не видел Марата, и вдруг в метро кто-то рядом громко произнес:
— С категорическим приветом!
Из суетливой городской толпы отделился Марат. Был он в шубе с бобровым воротником, боярской шапке с бархатным лиловым верхом, какую носили академики, архиереи, лауреаты живописи и разбогатевшие молодые пробойные поэты, с толстой самшитовой палкой с серебряным набалдашником, придававшей ему особую вальяжность. Он оборовел, и шуба и шапка делали его еще толще и царственнее среди кепок и беретов.
— В вашем лице я приветствую ваши щеки, — сказал он придурковатым голосом.
— Как здоровье, Марат?
— Вскрытие покажет, — и он громко захохотал, рот его был набит золотом, как ломбард.
Ни о чем не спрашивая, Марат бесцеремонно вынул у меня изо рта трубку и прочитал на ней: «Главтабак».