— Евгений Диомидович, — нервно сказал Щенков, — это, конечно, формально, но почему нет приказа о зачислении?
— Тут, понимаешь, загвоздка со штатным расписанием, — Диомидыч поглядел на него ласково и неумолимо, — позвони-ка на той недельке.
Щенков пустил пробный шар:
— Сегодня профсоюзное собрание, мне надо быть?
Но Диомидыч съел на подборе кадров не одного такого Щенкова.
— А ты уже на учете? — нежно спросил он.
— Нет.
— Ну так зачем же ты? Погуляй, подыши воздухом, набирайся силы.
Щенков еще несколько раз звонил, осведомлялся, подписан ли приказ, а потом исчез.
МАСКА
В палату привезли новенького. У него было широкое, плоское лицо, бледное, бесстрастное, как маска.
Только его переложили с каталки на постель и за врачом закрылась дверь, он неожиданно сказал:
— У, коновалы проклятые!
— А что у вас? — отзывчиво спросил Лева, мой сосед, печальный мальчик.
— Не все расскажешь, — сказал новенький туманно и надолго затих.
Он лежал, длинный, тощий, словно высушенный, тяжело положив на одеяло крупные пятнистые, как ящерицы, руки.
— Разрезали — и ни хрена не сделали, — сказал он в потолок.
— А откуда вам известно? — спросил Лева.
— Ни хрена не сделали. Зашили. Дармоеды, захребетники, — он сплюнул.
Я читал книгу, Лева, как всегда, лежал с наушниками и слушал радио, но новенькому вообще не нужны были собеседники, он как бы говорил самому себе, стенам, потолку, лампочке.
— Им что скажешь, а о н и: «Пейте меньше». Потребуешь, а о н и: «Не фулиганьте».
Вот когда вышел закон: пить нельзя, мне пришлось быть в одном месте, где начальство непьющее. Разговорился с одним, вмешались многие.
Я спросил: «Сколько получаете?» — «Я? Сто двадцать».
«И жена не работает, и на курорты ездите?»
Молчит, а сам красный, шея за воротник лезет.
«Интересно, в какой кассе вы деньги получаете? Я вот сто восемьдесят зарабатываю и курю «Беломор», костюма не имею, а вы сто двадцать — и имеете машину, курите «Фестиваль», вот какая толстая папироса! У меня, наверное, кассир плохой».
«Ты пьешь!»
«Ну и пью, а все-таки должно оставаться. За что вы получаете сто двадцать?»
«Я за ответственность получаю».
«Я задавлю — вы не отвечаете. С машиной шутить нельзя, в ней две тонны металла, человек перед ней, что холодец перед ножом».
А он свое: «Пить меньше надо».
Ну, я ему и рассказал, как я пью, как живу. До получки еще три дня, а занял на пол-литра, перебежал дорогу, купил — и в гараж, а там — мастер, я в котельную — а там механик, я в коридор — а там начальник, а о н а под мышкой греется, я на улицу, только пристроился за углом, идет участковый, — ну, могила. Уедешь домой, а там Сережка встречает. Взял стаканчик, корочку, побежал в туалет, хватишь стаканчик, довольно бы, а ведь отнимет, разобьет жена, вот и прикончишь, а потом свалишься, а начальник что? Красный, еще краснее станет. Нажрался, как свинья, заперся в кабинете: «Я уехал на объект!..»
В коридоре послышался визг обеденной тележки.
Лева печально сказал:
— А мне есть не хочется.
Новенький оживился.
— Первое я люблю горох, а второе свинину. И еще выпить немного, чтобы уточнить свои чувства.
Дверь открывается, буфетная нянечка заглядывает в свои святцы.
— У вас, Нечипорук, — говорит она новенькому, — какой стол — А-3? — и ставит ему на тумбочку бульон и суфле.
Нечипорук поглядел на тарелку:
— Опять светлая водичка! — и оттолкнул ее. — Уберите к матери, вода и вода.
— У вас стол такой.
— Эй, тетка, кидай обратно и хромай отсюда.
Нянечка ушла. Нечипорук приподнялся, помешал ложкой.
— Нет, честное слово, выздоровею, пойду работать в ОБХСС этого района.
Он не ест, а как-то всасывает с прихлебом, с хрипом.
— Стол, стол, выдумали легенду, комбинаторы…
Поев, он отрыгивает и говорит:
— Сейчас люди не воруют, сейчас люди соображают. Умеешь соображать — живешь. Сейчас же фактически людей нет, все мазурики, друг из друга выжимают. Прихожу в поликлинику с головой, а она, врачиха, спрашивает: «Живете вы с женой?» — «Редко». — «Вот вам пилюли», — говорит и выписывает на три рубля. А кому это надо? Сейчас люди из всего выжимают. Видел я, как соки делают, и как вино делают, и как торты пекут. Шофер все знает, везде бывал.
Он минуту молчит, потом продолжает:
— Последние пять лет в проходной просидел. Я если с фабрики что не вынесу — весь день больной, хоть бумагу возьму, после кину, но правильно себя чувствую.