Нечипорук вздыхает.
— А теперь мне работать не надо, смотри, чем велят питаться — овсяная каша, свекла. Это двадцать пять копеек в день.
— Ну, на дом копите, — посоветовал я.
— Дом есть.
— Тогда на машину.
— А на кой она мне нужна? Дверь откройте! — кричит он. — Закупорили, как арестантов.
По коридору, как по бульвару, гуляют выздоравливающие, а Нечипорук смотрит:
— Ух, сколько трутней ходит, сколько человеко-дней пропадает.
Иногда он кого-то окликнет:
— Приятель, зайди. Как там у вас в палате? Анекдоты новые есть?
Когда принесли газеты, он почему-то выбрал «Сельскую жизнь», надел очки, развернул газету и говорит:
— А ну, поглядим, есть еще советская власть? А то сидим тут взаперти, ничего не знаем.
Вдруг он хохочет:
— Вот так кит, язык три тонны… — Он с восторгом сует мне газету. — Ты только погляди — три тонны один язык. Ох и люблю я эти точные сведения.
Днем на свидание к нему пришла жена, с такими же, как у него, длинными, желтыми, верблюжьими зубами, будто они брат и сестра.
— Печенье принесла, апельсинчиков несколько кило, ешь, не мори себя.
— Апельсина — это продукт питания, — говорит Нечипорук, — к ней надо относиться как? Во как! — и, причмокивая, жует апельсин, мне кажется — целиком, с кожурой. — Сколько человек болеет, — рассуждает он, — а из-за чего? Из-за пищи. Смотри, лошадь ест сено, а хорошо желудок работает.
Жена с умилением глядит на него и рассказывает:
— Увидел пластмассовую удочку, и все время — «купи мне удочку».
— Ну? — удивляется Нечипорук.
— Спрашиваю: «Сережка, ты что будешь мыть?» А он: «Ручки, ножки».
— Ну? — снова удивляется он.
Он жует апельсины и мечтает.
— Эх, поел бы я сейчас уху рыбацкую, наловить рыбешек мелких, разных, добавить туда перчику, лаврового листа, маслинку, — ух крепкий аромат! Едри твою!
Жена хихикает. И Нечипорук тоже хихикает.
По коридору, как копытцами стуча шпильками, проходит вечерняя сестра.
— У, паразитка, — говорит Нечипорук.
Сестра заглядывает в нашу палату выздоравливающих.
— А, Нечипорук! Уже здесь? Делаете успехи.
Но на все ее восторги он молчит, а когда она уходит, говорит:
— Коза.
— Теперь самое главное грыжу достать, — соображает Нечипорук, — главное, чтобы к желудку приросла.
— А ты первому проходимцу не давайся, — советует жена, — требуй главного.
— Я этого так не оставлю, — обещает он, — хиляк против меня доктор. Я свои права знаю, я ущемлять не дам. Я им медицинскую энциклопедию предъявлю.
На прощание Нечипорук разрешает себя поцеловать.
— Ну послюни, послюни.
Он надолго замолкает, я думаю — спит, а потом слышу — бормочет:
— Ничего, сын у меня шеф-поваром в ресторане, наворует…
В окно светит полная луна. Я задыхаюсь от тяжкого, от этого угарного, злого запаха йодоформа, он пропитал подушку, одеяло, занавески, тумбочку, чашки, он растворился в воздухе.
В коридоре внезапная беготня и слышен шепот: «Летальный исход». Чей-то крик, чей-то стон, а Нечипорук лежит на спине, хрустит печеньем и бормочет:
— Гады…
СОБАКА САПУНОВА
Яшка, молодая, франтоватая, шоколадная собака, красуясь перед всеми собаками и перед природой, вышагивала, высоко подымая сильные, пружинящие ноги, рядом со своим знаменитым хозяином, и все встречные, здороваясь с ним, здоровались и с ней, ласкали ее, восхищались, задавали ей даже какие-то вопросы, а она равнодушно, молчаливо-презрительно внимала людской хвале, не ставя ее ни во что. А хозяин ее, богатый и осанистый, в сером каракулевом пирожке, при палке с серебряным набалдашником, глядел на нее веселыми, счастливыми глазами, иногда свистом подзывая «Яшка!» — и тогда она, взвизгивая, в слепой преданности, прыгала ему на грудь: «Я твоя! Я только твоя! И ты мой хозяин! Я ужасно-ужасно рада, что ты мой хозяин!»
Так прошло много лет, много-много лет, промелькнувших для Сапунова и его собаки незаметно, в тумане счастья и славы.
Пока в какой-то день все не кончилось.
Старая собака стала страшно похожа на хозяина, как младший брат его, высокая, пегая, костистая, с худой скуластой вытянутой мордой и паутинкой в глазах.
Теперь она одна медленно бродила по холодным, неуютным улицам поселка, ничья, останавливаясь то у одних, то у других ворот, и все говорили: «Вот пришел Яшка Сапунов».
Так она бродила бесцельно туда и назад, весь день бесцельно, неприкаянно, ей было все равно куда идти, лишь бы идти, лишь бы уходить от своего одиночества, от своей тоски.