— Медицина гуляет! — сказал официант.
За столами сидели важные, седоусые терапевты, ухоженные румяные осторожные старички и молодые, пробойные лекари с проборами по лекалу, наполовину аллопаты, наполовину гомеопаты, сторонники последних мето́д, и ели, и пили, и веселились, и произносили тосты с латинскими поговорками.
Оказалось, это был банкет по случаю годовщины удачных экспериментов лечения голодом.
Официанты шли белой цепью и несли шипящую на углях поджарку, шашлыки на длинных шпагах и истекающую соком колбасу по-извозчичьи.
ФИЗИОНОМИКА
— В тот день я очень торопился, неосторожно заехал колесом на осевую и не заметил, что за мной нарочно едет и наблюдает милицейская машина. Она обогнала меня и дала знак — остановиться. Из машины, как куколка, вышел красавец майор с ангельским лицом, в новом габардиновом плаще и щегольских начищенных сапожках.
— А ведь придется вас послать на экзамены, — сказал майор.
— Извините, но если бы вы знали, товарищ майор, куда я торопился! — пытался я перевести разговор на легкомысленные рельсы. Но это успеха не имело.
— Придется, придется, — сказал майор и кликнул кого-то.
Из машины неохотно вылез капитан с лицом кинематографического злодея — низкий лоб, перекошенная шрамом щека.
— Капитан, есть у вас направление на экзамен? — спросил майор.
Капитан мрачно глядел в сторону:
— Нет..
— Ваше счастье, — сказал мне майор. — Ну что же, сделаем прокол.
— Надо так надо, — покорно сказал я, протягивая талон.
— Капитан, есть у вас компостер?
— Есть, — так же мрачно, глядя в сторону, сказал капитан.
В это время заморосил дождик, и красавец майор юркнул в машину.
— Пробейте там, капитан!
Капитан-злодей вынул из кармана компостер и все так же мрачно, глядя в сторону, тихо сказал мне:
— Пробью тебе мимо. — И как бы с усилием нажимая на компостер, он щелкнул впустую.
Рассказчик — старый тертый автомобилист — вздохнул:
— Иди после этого верь в физиономику.
ВОВА
Я познакомился с ним на юге в санатории угольщиков.
Вова был дородный, толстогубый, кучерявый блондин, лет двадцати восьми, с холеной бородкой, борцовым разворотом плеч и железной переносицей.
Он один занимал литерную комнату, большую, солнечную, с балконом на море, и еду на подносах, под крахмальными салфетками, ему носили в номер официантки в ангельских наколках, и тогда оттуда слышался Вовин селадонный бас и затем хихиканье, будто Вова их щекотал, и они выходили раскрасневшиеся и счастливые минутой полнокровной жизни.
Вова с каким-то коллекционным интересом вербовал своих поклонниц всюду — в санатории, на пляже, в городе, но больше двух дней ни с одной не встречался, а они поджидали его на углах и устраивали скоротечные курортные скандалы, крича: «Сачколов!», и Вова печалился и говорил: «Неразумная бабенция».
За месяц на моих глазах прошла череда брюнеток, блондинок, рыжих и платиново-седых, тощих и тучных, молоденьких девочек, которых Вова небрежно называл «ватрушки», и пожилых матрон, которым Вова говорил «мамочка».
Однажды, когда очередная его гостья, дебелая, перезревшая, большая, как городовой, в чем мать родила, Мессалиной, выбежала под яркое небо на балкон, и все отдыхающие ослепли, и случайно оказавшийся внизу начальник АХО, бывший кавалерист, закричал: «В сабли!», Вову, по распоряжению главврача, срочно уплотнили, он лишился своего привилегированного положения и сам стал ходить в столовую, но это уже было в конце путевки.
Вова жил широко, денег не считал и каждый вечер отправлялся с шумной компанией деляг на «Горку» или ездил на такси в «Гагрипш», где ели цыплят-«табака», или еще дальше, на озеро Рица, где им подавали на раскаленных сковородках свежую, только выловленную форель и джаз пел для них «Чаруй, Анюта!». Все пили водку, а Вова портвейн.
Ночью Вова при свечах играл по большой в префер, и в широкие окна тучами летели мохнатые бабочки. Вова отмахивался от них и говорил: «Сгинь!»
Однажды, когда мы пошли за газетами, я его спросил:
— Вова, а какую ты занимаешь должность?
Он спокойно ответил:
— Я поп.
— Ну да?!
— Честно, поп.
— А ведь ты неверующий, тебе все равно, что Христос, что аллах.