— Еще одна загадка планеты, — сказал Григорий.
— Пусть ее разгадывают другие, — буркнул Борис. — Не я…
Однако, отоспавшись, Борис почувствовал, что с вoпросами ему одному не справиться. Вахта тянулась медленно, а число вопросов росло. Видя, что Григорий не спит, Борис постучался в его каюту.
Григорий лежал на кровати, и, хотя надо было лисать отчет о событиях на Альбароссе, отчета он не писал — думал.
— Гриша, — спросил Борис, поняв, что минута для разговора удачная, — сколько мы пробыли на планете?
Григорий пожал плечами, не понимая, зачем это нужно Борису.
— У меня тут расчет, — продолжал Борис. — Очень простой: восемь часов облета и на планете двое суток по шестнадцать часов — тридцать два. Сколько всего?
— Сорок, — ответил Григорий.
— А нам на обследование планеты сколько было дано?
— Сорок часов…
— Прикинь — совпадение это или нет?..
— Что ты хочешь сказать? — спросил Григорий.
— Кто-то знал на планете точно, сколько нам дано времени.
Григорий молчал. Борис присел к нему на кровать:
— Помнишь, мы говорили об экзамене?
— Помню.
— Ты и сейчас так думаешь?
— Может быть…
— Что значит «может быть»? Отвечай прямо.
— Я все время об этом думаю.
— И до чего дошел?
— Странные вещи приходят в голову.
Борис с интересом ждал.
— Все, что мы… создали там — другого слова не подберу, — космовокзал, театр, — заговорил Григорий, — было создано мыслью. И разрушить его можно было только мыслью…
— Мы до этого не додумались…
— Не додумались, Борис.
— Надо было подфутболить камни сразу же, как они появились.
— Надо было, ты прав.
— А мы с маху ломились в стену…
— Глянуть со стороны — это варварство.
— Такое впечатление после себя и оставили.
— Неважное впечатление.
Борис молчал, ему было стыдно за случай с пульсатором. Чтобы переменить разговор, он спросил о другом:
— Двойники? Кому они понадобились в таком числе?
— Чтобы лучше изучить нас…
Борис не согласился с этим предположением, но своего объяснения у него не было. Он спросил:
— Считаешь, что у нас вышло плохо?
— Нужно еще раз побывать на планете.
«Без меня…» — хотел сказать Борис, но смягчился: подумать об этом стоит…
Григорий, поднявшись с подушки, сказал:
— Погаси свет.
Борис погасил. Когда глаза начали привыкать к темноте, он увидел на столике, где лежал синий, цветок, слабо светящееся пятно.
— Что такое? — спросил Борис.
— Погоди еще, — ответил Григорий.
Спустя минуту Борис различил цветочный венчик и над ним — клубящийся шар величиной со среднее яблоко.
— Это я увидел сегодня, — сказал Григорий. — До сих пор цветок был в шкафу.
Можно было заметить, что шар над цветком вращается.
— Альбаросса! — сказал Борис.
— Ты говоришь о нем, как о живом.
— Может быть, вся планета живая…
Борис не посмел возразить — Григорий серьезно относился к своим словам:
— Может быть, это киборг, — продолжал он. — Ретранслятор на космической трассе, которую мы случайно пересекаем. Двойники, которых он создавал, — не путь ли это к разгадке? Помнишь, как при трансляции футбольных матчей дублируются острые моменты игры? Чтобы зритель мог как следует рассмотреть? То же на Альбароссе. Вот только кому ретранслятор показывал нас с тобой бесконечное количество раз? Зрители где-то есть — хозяева. Альбаросса не вся загадка, Борис. Хозяева в другом месте. Может быть, встреча с нами была для них неожиданной, а мы — диковинными? Может, хозяева настолько далеко, что не смогли войти с нами в непосредственный контакт? Все здесь непросто. Нужна вторая экспедиция на Альбароссу.
Шар продолжал вращаться, мерцать над цветком. Через несколько дней он уменьшился до размеров сливы, потом вишни, потом горошины и исчез совсем.
Одновременно умер цветок — превратился в горстку серого пепла.
Григорий собрал пепел в пакет, спрятал в шкаф.
— Нужна вторая экспедиция на Альбароссу, — повторил он. — Буду настаивать!
Обернулся к Борису, спросил:
— Полетишь со мной?..
ДИВЕРСИЯ ЭлЛТ-73
Все в лаборатории шло вверх дном. Тончайшие электрические поля нарушались сами собой, датчики несли ахинею. Невидимый прибой врывался сквозь стены лаборатории, в окна, опрокидывая и смешивая привычные вещи, путая их местами. «Чертовщина!» — сотрудники не скрывали своего раздражения: опыты, накануне отработанные до блеска, кончались ошеломляющими конфузами…
Внешне порядок оставался непоколебленным: в те же часы начинается работа, двое переодетых в штатское «бобби» стоят на выходе — между ними не проскользнет мышь. И все же… Буря потрясает лабораторию.
— Что теперь скажут? — хватался за голову мистер Панни, руководитель работ. — Что скажут?..
Хотя он не договаривал, кто и что может сказать, сотрудникам было ясно: что скажут боссы?
Вчера при контрольном опыте по влиянию магнитного поля на рибонуклеотиды, когда решалась судьба двухлетней работы Патрика Олсборна и сам он, казалось, стоял на пороге переворота в науке, осциллографы вместо четкой линии равных взаимодействий показали на экранах такие выплясы, что ни о каком перевороте не могло быть и речи. Патрику стало дурно, а в протокол внесли запись о необходимости переделать заново всю работу.
Это было последней каплей. М-р Панни помчался в дирекцию института.
Здесь его выслушали корректно, посмотрели материалы, которые он привез в подтверждение. Действительно, в лаборатории неладно. Пожимали плечами… Незаметно, точно сквозь стену, в комнату просочился Джефри Перкинс, начальник отдела Тысяча ноль шестнадцать. Его называют «Темный Джеф»: ученых трудов за ним не числится, но институт финансирует Джефри и его отдел наряду с любой научной лабораторией. М-ру Панни предложили повторить рассказ специально для Джефри.
— Да-а… — многозначительно протянул тот, он умел придавать междометиям значимость, от которой по спинам собеседников пробегали мурашки. — Давно это началось?
— Месяца два тому назад.
— Два месяца!.. — Укоризненные взгляды щупали м-ра Панни со всех сторон.
— А скажите, профессор, — спросил Джефри, — ваши работники лояльны к правительству?..
— Н-не совсем понимаю… — М-р Панни смешался.
— Нет ли среди них, — Джефри настораживающе поднял вверх палец, — красных или хотя бы сочувствующих?..
М-р Панни ощутил во рту металлический вкус.
— Не думаю… — сказал он растерянно.
— А вы подумайте!
Кое-кто из присутствующих поддержал Джефри:
— Подумайте, мистер Панни!
Возвращался профессор в дурном расположении духа. Болван Джефри выбил его из колеи. Красные в лаборатории?.. М-р Панни дает волю своему раздражению. «По-ду-май-те!..» — произносит он скрипучим голосом Джефри. Будто бы у руководителя лаборатории не о чем больше думать, как об этих красных… Что за идиотское время — красные, черные!.. Профессор в сердцах сигналит: впереди пробка. Машина застревает в ряду таких же машин справа и слева. «Сядешь тут на добрые полчаса… Идиотское время!» — повторяет профессор, с отвращением вспоминая, каким маленьким он чувствовал себя, в кабинете директора. «Тьфу!..» — плюет он, ощущая, как у него сосет под ложечкой. И начинает думать, перебирать в памяти штат сотрудников.
Первым — м-р Панни загибает палец на левой руке — приходит на ум Оливер Харст, генерал, выкормыш Уэст-Пойнта. «Может быть, он? — иронизирует м-р Панни. — Ату его, Джеф!..» Профессор недолюбливает генерала, но предположить, что он красный, — увольте! Дальше — загнуты сразу два пальца — молодые ученые Вайтси Лан и Берн Хэрвуд. Окончили университет в Пенсильвании, посланы в лабораторию по рекомендации Пентагона… Хилл Вайсман и его жена Бэтси Вайсман — пять пальцев сжаты в кулак — не интересуются ничем, кроме подопытных кошек… М-р Панни вспоминает сонм кошек — белых, черных, рыжих. Спустить бы их всех на Джефри!..