А старец подвёл Махмуда к третьему окну, обращённому на реку, и велел открыть и смотреть.
И султан увидел, что Нил вышел из берегов и волны, затопив город и поднимаясь всё выше, яростно бились уже у стен дворца. Набежал новый вал и, сломив последние преграды, ворвался в нижний этаж. И дворец пошатнулся и уже готов был рухнуть, когда шейх затворил окно и снова открыл его. И вот величественная река по-прежнему спокойно текла в своих берегах, покрытых зеленью и цветами.
Не успевший опомниться султан уже был подведён к последнему окну и, повинуясь приказанию, распахнул его.
Из этого окна открывался вид на огромную зелёную равнину, начинавшуюся от городских ворот и пропадавшую вдали. Богатая сочной травой и ручьями, это была одна из тех счастливых долин, которые воспеваются поэтами, где розы, нарциссы и жасмины чередуются с апельсиновыми рощами, где живут горлинки и поют соловьи.
А сейчас вместо лугов с цветами и рощ Махмуд увидел перед собой страшную пустыню, выжженную беспощадным солнцем, каменистую, поросшую чахлым камышом и колючками, приют гиен, шакалов и змей.
И это ужасное видение исчезло, подобно предыдущим, когда рука таинственного старца закрыла и вновь открыла окно. Равнина опять во всей красоте своей смотрела в небо бесчисленными очами цветов.
Султан Махмуд не понимал, спит он, или видит всё это наяву, или находится во власти какого-нибудь колдовства. И шейх опять взял его за руку и подвёл к бассейну с водой, устроенному в середине залы.
– Наклонись к воде и смотри, – сказал он ему. Как только султан нагнулся к воде, шейх неожиданным быстрым движением погрузил его голову в воду.
И Махмуд увидел себя у подножия горы на берегу моря. Он только что спасся с корабля, разбитого бурей, в царском платье и с короной на голове. Вблизи стояла кучка поселян-феллахов; они показывали на него друг другу, как на диво, и громко смеялись. Султан пришёл в страшную ярость и воскликнул:
– Проклятый колдун, ты – причина этого несчастья! Лишь бы мне удалось вернуться в моё царство, я расправлюсь с тобой за эту проделку! Что будет со мной в этой чужой стране? – И, подойдя к феллахам, он важно заявил: – Я – султан Махмуд! Убирайтесь прочь!
Но они глядели на него и заливались неудержимым смехом. Начальник феллахов снял с него корону, сорвал с плеч царское платье и бросил в море со словами:
– К чему железо и всё это? Здесь и без того слишком жарко. Вот тебе, несчастный, одежда, какую носим мы.
Он велел султану раздеться и кинул ему лоскут грубой синей ткани, старые жёлтые туфли из кожи гиппопотама и худую серую войлочную шляпу.
– Пойдём, бедняк, работать вместе с нами, – прибавил он, – если не хочешь умереть с голоду здесь, где все работают.
– Я не умею работать, – пролепетал Махмуд.
– Тогда ты будешь у нас носильщиком вместо осла, – сказал феллах.
Они уже кончили свой рабочий день и с удовольствием нагрузили ему на спину свои инструменты. И Махмуд, согнувшись под тяжестью заступов, кирок и грабель, еле двигаясь, побрёл за феллахами в деревню; там дети бежали за ним толпой и дразнили его. На ночь его заперли в пустой хлев, кинув ему кусок заплесневелого хлеба и луковицу. Утром он, к своему ужасу, увидел, что превратился в осла, в настоящего осла с хвостом, копытами и длинными ушами. Ему привязали на шею верёвку и повели в поле на пашню. Но он упорно отказывался тянуть соху; тогда его отдали деревенскому мельнику. Тот живо справился с ним, завязав ему глаза и заставив работать на мельнице. Целых пять лет султан в обличье осла под градом палочных ударов и страшных ругательств вращал жёрнов, только чтобы съесть свою корзинку бобов и выпить ведро воды.
И вот мельница вдруг исчезла, и Махмуд опять увидел себя в человеческом образе, идущим по базару какого-то города, не зная, где приютиться. Он уже устал ходить и поглядывал, где бы отдохнуть, когда его позвал в свою лавку один старый купец, угадав в нём чужестранца. Усадив его, он сказал:
– Ты молод, пришелец, и не пропадёшь в нашем городе; у нас очень ценятся здоровые молодые люди. Скажи, собираешься ли ты остаться здесь?
– Клянусь Аллахом, – отвечал султан, – даже очень собираюсь, если только найду себе для пищи что-нибудь получше бобов, которыми меня кормили целых пять лет.