— Как по-твоему, чем ценен манускрипт?
— Наверно, чем-то он ценен, коль его так хитроумно спрятали. Иначе зачем было запихивать его под переплет?
— Интересно,— пробормотал Бекетт,— очень интересно. Однако загвоздка в содержании.
— Если в нем не будет ничего важного, значит, вы ничем мне не обязаны. Но я готов поспорить, что это не так.
— Играем по-честному?
— Да,— согласился монах,— по-честному. Манускрипт украл книжник по имени Марк Корнуолл. Он живет на чердаке в меблированных комнатах на углу Королевской улицы и улицы Плотников.
— Кто он такой? — спросил Бекетт.
— Не слишком приятный человек, явился сюда откуда-то с запада. Был прилежным студентом, разве что чересчур мрачным. Друзей у него нет. Перебивается с хлеба на воду. Все его сокурсники разъехались, а он остался. Мне думается, потому, что хочет больше узнать о Древних.
— Что значит «больше»?
— Он считает, что они до сих пор живы. Изучил их язык — то, что именуется у нас их языком. В библиотеке хранятся учебники, и он все их проштудировал.
— А зачем ему Древние?
— Не знаю.— Монах покачал головой.— Мы с ним не знакомы, так, разговаривали пару раз. Наверно, любопытство ученого. Или что-то еще.
— Быть может, он полагает, что Тэйлор мог писать про Древних?
— Возможно. Все возможно. Я не читал той книги.
— Итак, манускрипт у Корнуолла. Наверняка он его припрятал.
— Вряд ли. Во всяком случае, недалеко. У него нет причин опасаться за свое сокровище. Он уверен, что его никто не видел. Я позволил ему уйти, так что он и не подозревает, что его уличили в краже.
— А не кажется ли тебе, сэр монах, что этот наш ученый и ловкий приятель чем-то смахивает на еретика?
— То решать не мне, а вам, мастер Бекетт. На мой взгляд, еретики окружают нас со всех сторон, но, чтобы изловить их, нужен острый, проницательный ум.
— Ты сказал, что еретики повсюду, или мне послышалось?
— Вам послышалось.
— Хорошо,— заметил Бекетт,— а то и университет, вернее, его библиотека может подпасть под подозрение из-за книг, которые стоят на ее полках.
Уверяю вас, книги не опасны. Мы используем их против еретиков.
— Хорошо,— повторил Бекетт,— твоего слова мне достаточно. Что же касается остального... Ты сумеешь добыть манускрипт и передать его нам?
— Мне страшно,— пробормотал монах с дрожью в голосе.— Я известил вас, а дальше уже не мое дело.
— А чье? Мое?
— Мне так показалось. Поэтому я к вам и пришел.
— Откуда ты узнал о том, что мы в городе?
— У стен есть уши. Мало что проходит незамеченным.
— А ты, надо полагать, ловишь каждое словечко?
— Привычка,— признался монах.
— Что ж,— сказал Бекетт,— договорились. Если пропажа найдется и окажется сколько-нибудь ценной, я позабочусь о тебе. Хорошо?
Монах кивнул.
— Чтобы сделать это, мне нужно знать, как тебя зовут.
— Брат Освальд.
— Я запомню твое имя,— произнес Бекетт.— Допивай вино, а мне пора. Ты сказал, на углу Королевской и Плотников?
Монах кивнул и потянулся за стаканом. Бекетт подошел к своим людям, переговорил с ними, потом вернулся обратно.
— Ты не пожалеешь, что доверился мне,— заявил он.
— Я надеялся на вас,— отозвался брат Освальд. Он опорожнил стакан и поставил его на стол.— Мы еще встретимся?
— Нет, если только ты не разыщешь меня снова.
Монах подобрал рясу и направился к двери. На улице было темно: луна спряталась за крыши соседних домов. Монах ступил на мостовую и осторожно двинулся вперед. Внезапно в дверном проеме за его спиной блеснуло лезвие ножа. Монах рухнул навзничь. Пальцы его цеплялись за камни мостовой, из горла хлестала кровь. Потом он затих.
Тело нашли утром, когда встало солнце.
Глава 4
Болотный Джиб поднялся еще до рассвета. Он всегда вставал рано; к тому же сегодня предстояло многое сделать. Ведь именно к сегодняшнему дню гномы обещали изготовить новый топор, который был ему ох как необходим, ибо лезвие старого затупилось настолько, что его, как ни старайся, уже невозможно было наточить. Обычно утренники в эту пору года выдавались туманными, но сегодня лишь несколько клочьев тумана висело над островком, на котором обитатели болота добывали лес. На восток и на юг болото — то бурое, то серебристое, заросшее камышом и травой,— тянулось до самого горизонта. В чистых заводях плескались утки, мимо Джиба проплыла, оставляя за собой расходящийся след на воде, ондатра; где-то в отдалении подала голос цапля. С запада и севера болото ограничивали холмы, на которых росли дубы, клены, гикори и другие деревья. Некоторых из них уже коснулись первые краски осени.
Джиб поглядел в сторону холмов. Там, в лесном краю, жил его добрый друг, Хэл из Дерева-с-дуплом. Каждое утро, если, конечно, на болото не наползал туман, Джиб выходил из дома, поворачивался лицом к холмам и, напрягая зрение, пытался разглядеть дерево Хэла, но на таком расстоянии все деревья казались одинаковыми. Жаль, но сегодня заглянуть к Хэлу не удастся: после того как он заберет топор, нужно будет навестить старого отшельника, который укрылся от мира в пещере среди холмов. Последний раз они со стариком виделись месяц с лишним тому назад. Джиб скатал шерстяное одеяло и вместе с набитой гусиным пухом подушкой сунул его в хижину, что стояла посреди плота. Если позволяла погода, то есть если не было холодно или не шел дождь, он предпочитал спать на свежем воздухе. На носовой части плота лежала железная пластина, и на ней Джиб развел огонь: он чиркнул кресалом, и искра воспламенила пучок сена и трут.
Когда костер разгорелся, Джиб пошарил рукой в садке, что покачивался, привязанный к бревнам, на воде рядом с плотом, извлек оттуда рыбину, прикончил ее одним ударом ножа, быстро очистил и нарезал на куски, которые бросил на сковородку, стоявшую над огнем на специальной подставке.
Царившую на болоте тишину нарушало только негромкое кряканье уток; порой слышался короткий всплеск — то выпрыгивала из воды какая-нибудь рыба. «По утрам,— подумалось Джибу,— здесь всегда так тихо. Зато потом в камышах примутся браниться дрозды, зашелестят над головой крылья водоплавающих птиц, раскричатся горластые чайки...» Небо на востоке посветлело, и стали видны прежде неразличимые детали пейзажа. Вдалеке проступила из мрака рощица ив, росшая по гребню возвышенности, что отделяла болото от реки. Пара рогозов у берега подрагивала на ветру, покачивая бурыми головками.
Джиб поел прямо со сковороды. По воде побежала рябь. «Интересно,— подумал он,— каково это — жить на твердой земле, которая неподвижна в любое время года?» Сам он, сколько себя помнил, всегда жил на плоту, а тот замирал в неподвижности лишь тогда, когда болото одевалось льдом. Кстати, о холодах: пора готовиться к зиме. Надо будет накоптить побольше рыбы, запастись корнями и травами, изловить несколько ондатр и сшить из шкур шубу и, конечно, нарубить дров. И тут ему никак не обойтись без нового топора.
Он сполоснул сковороду, потом уложил в лодку узелки, которые увязал накануне вечером. В них были сушеная рыба и дикий рис — дары для гномов и для отшельника. Поразмыслив, он прихватил с собой и старый топор: металл пригодится гномам в любом случае. Перебравшись в лодку, Джиб взял весло и двинулся в путь. Греб он медленно и осторожно, ибо хотел подольше насладиться утренним покоем. Солнце поднялось над холмами, и в его лучах засверкали первые краски приближающейся осени.
У самого берега Джиб заметил плот, уткнувшийся носом в прибрежные камыши. На его корме сидел, чиня сеть, старый болотник. Увидев Джиба, он приветственно махнул рукой. Джиб узнал старика Друда и удивился: что он тут делает? Ведь говорили, что Друд обосновался на берегу под ивами. Джиб причалил к плоту и зацепился за него веслом.