Тогда она вернулась в комнату Джека. Там его не было. Она и не помнила, что он отправился в другой мир. Но тут она краем глаза заметила, как кто-то появился в зале. Это был мужчина, лет тридцати пяти, с седой прядкой волос и с палкой в руке. Он сделал несколько шагов, хромая — видно, давнишнее ранение дало о себе знать. Но вот он прошел еще несколько шагов, и черты лица его начали принимать прежний знакомый вид. Нога перестала хромать, волосы посветлели до золотых, глаза… глаза остались те же — искрящиеся, голубые. Это был Джек. Да, это был он. Лавли не смела подойти к нему. И перед ним она была виновата. Ей было стыдно смотреть в эти добрые голубые глаза. В руках он держал что-то. Да, это была потертая старая гитара. Он зашел в комнату с Хансом и Пуффи. Лавли услышала радостные крики. Ханс, видно, подбежал к Джеку и обнял его. А потом Джек вручил гитару и вышел уже без нее из комнаты, а дальше на улицу. Лавли высунулась в окошко.
Джек выбежал на улицу. Дикарка, видно каким-то шестым чувством предчувствуя, что он прибыл, тотчас же подскочила к нему и обняла. На Джеке не было лица.
— Представляешь, — сказал он. — Пятнадцать лет! Пятнадцать лет он прятался от меня. Пятнадцать лет я преследовал его. И только нашел. И зачем это было нужно? Ему-то, думаю, все равно — что пятнадцать лет, что пятнадцать минут подождать. Он сам отдал гитару. Он решил, что ему уже она не нужна, что это было глупое заклятие. Представляешь! — его голос срывался от волнения. — И пятнадцать лет для меня — целая жизнь. Мне было тридцать пять, если не больше. Там я был повзрослевшим. А вернулся сюда — и снова мальчишка. И так каждый раз. Там стареешь, а здесь снова такой же.
— Ну, и что в этом плохо? — прошептала ласково Дикарка.
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Ты девушка. Для тебя молодеть — всегда хорошо. Но здесь не то. Это какое-то проклятие, — прошептал он.
— Ладно, — сказала Дикарка и ласково обняла его. — Все теперь хорошо. Хорошо.
Прошло еще несколько дней, а может быть всего час. Но для Лавли это было вечностью. Все старались забыть эту историю, жить, как раньше, может быть, они и правда ее забыли, может быть, для них это не было так важно, но Лавли не могла забыть. Она не могла забыть, что чувствовала тогда, когда хотела убить самых дорогих во всех вселенных своих друзей и родных. Она не могла быть теперь рядом с ними, делая вид, что ничего не произошло, и что все, как раньше. Уже никогда не будет, как раньше.
И однажды ночью она гуляла при полной луне. Искорка летела с ней рядом. Она как будто бы всегда понимала Лавли, всегда смотрела на нее с сожалением, и ей единственной Лавли могла открыться. И теперь. Они решили сбежать с Острова, оставить это все до поры до времени. Так нужно было. Уж лучше отпустить всю эту жизнь, забыть ее, жить, как раньше — одной в пустом доме. Конечно, еще придется слетать за Женькой и вернуть его родителям, но это потом. Все потом.
Когда Лавли уже садилась в волшебный шкаф, она услышала тихое мурчание и увидела зеленые глаза в темноте.
— Куда теперь летим? — промурлыкал Пуффи и вышел из темени. Он уже был прежним, будто бы и ничего не случалось.
— Я с Искоркой возвращаюсь домой. Бросаю все. Попрощайся со всеми от меня, — сказала Лавли.
Пуффи молча подлетел и сел рядом с ней в шкаф.
— Ты не понял, — сказала Лавли. — Я лечу только с Искоркой. И то только потому, что нужно загадать желание. А потом я ее отпущу. Ты не летишь со мной.
— Но я всегда летал с тобой, — промурлыкал кот.
— Не сейчас, — сказала Лавли.
— Я понял, — вдруг сказал Пуффи. — Так всегда бывает. Герой сомневается, ему нужно время, чтобы все обдумать и осознать.
— Герой? — сказала Лавли. — Кто герой?
— Ты герой, — ответил Пуффи.
— Я? — спросила Лавли. — Ты, Пуффи, что-то путаешь. Я не могу быть героем. Я всех подвела. И тебя, и Ханса, и Джека. А вот он, Джек, всех спас. Он герой.
— Но ведь ты герой этой истории. Она о тебе, — сказал Пуффи. — Я ведь поэтому и полетел с тобой. Потому что ты герой.
— Я готова была убить Ханса. Ханса, этого маленького ангелочка, который в своей жизни и мухи не обидел. А я пыталась его убить! — прошептала Лавли. Пуффи пожал плечами.
— Как-то Алиса говорила, что мы, кошки, мурлыкаем от того, что чувствуем: человек достаточно близок, чтобы его убить, — мурлыча, добавил Пуффи. Лавли посмотрела на него своими большими глазами.
— Это правда? — спросила она. Пуффи ничего не ответил, а лишь промурлыкал. — Ты ошибся, — добавила она. — Эта история о ком угодно, но не обо мне. Я давно не я… Я, понимаешь… я слишком мертва, чтобы быть героем. Истории — они о живых людях, а не о мертвых, как я.
— Ну, значит, эта история о том, как ты оживешь, — сказал Пуффи.
— Нет, нет! — вскричала Лавелина. — Этого не будет! Как ты не понимаешь. Это не моя история, не моя сказка. По-твоему, я главный ее герой? Да? И у меня в конце должно все получиться? Я должна вернуть дочь, победить главного злодея и, может, найти свою любовь? Но этого не будет. Потому что я не герой. Ты ошибся, Пуффи, ошибся. Я никто — второстепенный персонаж, убойное мясо, которое нужно для массовки. Я всегда была такой и всегда так будет.
Пуффи, не сказав ни слова, вылез из шкафа. «Кажется, он понял, что я права», — прошептала про себя Лавли. Она закрыла глаза, почувствовала лишь холод ночи, легкий ветерок и легкое приподнятие. Шкаф уже летел над островом. Она боялась открыть глаза. Слишком больно было прощаться с этим островом. Непонятно, по какой причине, но Лавли понимала, что этот остров — не просто остров, временное пристанище. Этот — нечто большее, он стал ей домом, люди, которые на нем жили — ее семьей. А прощаться с семьей тяжелее всего.
…Горячая слеза потекла по моей щеке. Уже нет сил сдерживать чувства. Я сама во всем виновата. Я не хотела этого, но так получилось. Я не должна оправдываться и не буду, особенно перед собой. Может быть, эту привычку я приобрела от Джека?! Нет, я всегда была такой. Ну, и опять я думаю о них. И сердце жжется, а все внутри перекашивается только от одной мысли. Я виновата. Я не смогу дальше жить с ними, зная, что случилось. Проще забыть. Я это давно уже решила. Как только заберу оттуда Женьку, загадаю желание: забыть про остров. Так будет проще. Начну, то есть продолжу старую жизнь в этом доме… пустом доме… Может, назначу свиданию этому соседу Валентину. Он ведь тоже потерял память. Вот и я потеряю. Так проще… Да, проще. Но, а теперь так тяжело на сердце.
Лавли зашла в комнату своего старого дома. Как это странно. На календаре прошло всего три дня, а в душе, как будто бы уже полжизни. Да, и этот дом нельзя считать старым. Она ведь совсем недавно в него переехала. В голове просто каша от всех этих непонятностей со временем. Лавли легла сразу же спать. Наступило утро. Какое тихое утро. «И ведь знаешь же, что никто не придет, но все равно ждешь», — подсказало сердце.
Но на обед все же зашла соседка, опять все с ног на голову перевернула, рассказывала разные сплетни. «Странно, я даже и не помнила, как она выглядит», — подумала Лавли. Вечером зашел Валентин. И, если быть честным, Лавли даже не запомнила, о чем он говорил. Возможно, это был какой-то любовный бред, или его новая книга (он же вроде писатель или нет?!). «Да, это не мой человек, — решила про себя Лавли. — Так бы сказала Дикарка. Неужели и, правда, не мой? Неужели мне просто нельзя поближе с ним познакомиться, и стать хотя бы друзьями… Наверное, нет. Вот, поговорив с Джеком три минуты, ты поняла, что тебе с ним никогда не будет скучно и противно, как с этим». Потом, чтобы мысли опять не мешались в кашу, Лавли попробовала послушать Валентина. Но не получалось. Она сказала, что у нее болит голова, и распрощалась с назойливым поклонником. Сама пошла наверх. Села на кровать. Была уже ночь. Хотя нет, всего десять часов. И почему время течет так медленно? Нельзя даже сказать: уже ночь.
Внезапно Лавли услышала, как что-то шумит в соседней комнате. Она сорвалась с места и побежала в дальнюю комнату. Шкаф был на месте. Вся комната была освещена лунным светом. Маленькая фигурка стояла посреди и с любопытством смотрела на Лавли. Она сразу узнала эту маленькую фигурку. И забыла все то плохое, что была у нее на душе и в мыслях.