— Женька, — тревожно произнесла она. — Не говори так. Я знаю, что это заклятие, заклятие Стоуна. Ты просто…
— Только не говори, что сумасшедший, — вдруг рассмеялся он. — Это смешно звучит от тебя.
— Я пытаюсь тебе помочь, — прошептала она.
— Ты и себе помочь не можешь, — проговорил он, наклонившись над ней. У Лавли сжалось сердце.
— Почему ты так говоришь? За что ты так со мной? — испуганно сказала она.
— Потому что так хочу, — ответил он. — Кто ты мне такая, чтобы говорить тебе хорошие слова. Ведь ты мне никто. Понимаешь, никто. Ты мне не сестра, — Лавли слушала его с ужасом. У нее мурашки по телу пошли. Она просто не понимала, не понимала, зачем он так с ней, зачем, зачем мучает. — Уже не сестра, — добавил он. — Ты же себя не понимаешь! — он вскочил с кровати и начал ходить по комнате, со злобой смотря на нее. — Вот во что ты превратилась? — вскричал он. — В юродивую. Как такую можно любить? А? Посмотри на себя! — эту фразу он сказал с еще большей злостью, с такой яростной надеждой обидеть сестру, кинуть ее в грязь. — Ты уродка, фрик. Я тебя ненавижу за это. Мне противно, что мы сейчас говорим с тобой и находимся в одной комнате.
— За что ты меня так ненавидишь? — промолвила Лавли, и с ее щеки скатилась слеза. — Ты всегда мне это говоришь, что ненавидишь. Но объясни почему, за что? — вскричала она от боли в сердце. — Что я такого сделала тебе, что ты так ко мне относишься?
— Ты мне ничего не делала, — с улыбкой проговорил он. Она испугалась этой улыбки. — Разве что предала. Вот и все.
— Я предала? — проговорила совсем тихо Лавли. — Когда?
— Хм… Наверное, тогда, когда убила себя, — ответил Женька.
— Ты что? Я ведь не кончала жизнь самоубийством. Такого не было! — вскричала Лавли. Она была вне себя от негодования.
— Было, было. Просто ты не помнишь. Твой рассудок помутнел, — уверенно сказал Женька. «А вдруг и, правда, было», — с испугом пронеслось в ее сознании.
— Этого не было… — из последних сил проговорила она.
— Нет, было. И ты почти убила себя. Хотя нет, почему почти? Ты убила себя! — и это его мысль, будто бы удар прямо в сердце, разрывала ее, кромсала на части, забившись в угол сознания. — Ты и так мертва… Разве ты похожа на живую? Ты уже давно не живая? Что ты чувствуешь? Ты ничего не чувствуешь! — твердил Женька. — Ты не способна на эмоции. Только душащая пустота на твоем сердце. А пустота — это, как известно, ничего. Ты не способна на чувства. Ты не способна любить, радоваться, переживать, плакать… Разве такое существо, как ты, можно назвать живой?
Лавли уже сидела никакая. Он был прав. Она мертва, и очень давно. После смерти Авроры Лавли совсем потерялась, перестала жить, перестала ощущать, ее сердце не болело, она будто бы все тонуло глубже и глубже в пустоте, откуда нет выхода. Лавелина вдруг поняла, что у нее нет и не может быть будущего. Она уже не может надеяться на счастливый конец, потому что мертвые не воскресают, и не могут воскресить других. Ее душа навеки потеряна. Разве такое существо, как Лавли, можно назвать живой?
— Нет… — будто бы ответил сам на свой вопрос Женька. — Ты молчишь. Нечего сказать. Потому что это правда. Вот почему я ненавижу тебя, потому что тебя уже нельзя любить, потому что ты уже не человек, а жалкое его подобие. Я пойду, — сказал он и подошел к двери. Там он остановился. — Желаю тебе издохнуть в этой камере.
Он вышел, оставив сестру в ужасном состоянии. Это было похоже на страшный сон, из которого нельзя выйти — нельзя проснуться. Вскоре к ней зашел доктор. Хм, знакомое лицо. Валентин. Да, это был ее сосед, Валентин, который считал, что влюбился в нее. Но он не был влюблен, он жалел ее. И с чего она вообще решила, что он влюблен в нее?!
Шло время. День за днем, одинаковые дни. Она потеряла счет времени. Это просто казалось ужасным, ужасный дом, ужасные стены, ужасные люди, ужасный мир. Все это сумасшествие! Просыпаешься, идешь есть. А еда пресная, безвкусная, будто бы и вовсе не ел. Потом в комнату, где все чем-то занимаются, рисуют, играют. И там столько людей, больных людей. А Лавли все кажется, что они ненастоящие, что это всего лишь куклы, хорошо исполняющие свою роль бездушные куклы. Что-то странное ее глушило ночью. Она замерзала, замерзала, было очень холодно, и невозможно согреться. Как бы сильно она ни натягивала на голову одеяло, она не чувствовала себя теплее. Клала руки на горячие батареи — и не чувствовала жар. Даже в самые жаркие дни лета.
Наступила осень. Унылое время. Все время дождь, слякоть. Кажется, что это состояние творилось и в ее душе, оно пронизывало ее от самых кончиков пальцев ног до волос.
Семья будто бы забыла о ней. Перестала навещать. Они сплавила Лавли в психбольницу и больше не появлялись. Теперь Лавли была проблемой врачей, не их проблемой. Но как-то раз к ней пришел посетитель. Это была девушка. Наверное, ровесница Лавли. Она была стильно одета, черные волосы в хвостике, карие быстрые глазки. Кого-то она напомнила Лавли, но Лавли не знала, кого. Девушка быстро подскочила к ней и обняла.
— Ну, как ты тут? Когда я узнала, куда тебя засунули, скорее приехала. Тебя скорее нужно отсюда вытаскивать! Во что они тебя превратили! — вскричала девушка.
— Прости, я тебя не узнаю, — проговорила устало Лавли. Она не могла смотреть на нее прямо, смотрела как-то в бок, голова от таблеток кружилась. Лавли была в каком-то помутнении.
— Я Аделька, Аделина. Твоя подружка. Вместе в школе с тобой были один год. Потом в институте. Не узнаешь?
— Ах, Аделя, — проговорила она. — Ты слишком взрослая.
— Ты хочешь сказать, что я старая? — рассмеялась девушка.
— Нет. Просто я помню тебя в возрасте пятнадцати лет, а не двадцати семи, — рассеяно произнесла Лавли.
— Тсс! Не раскрывай мой секрет. Твоя мама все сказала. Выглядишь ужасно. Это все эти врачи. Затравили тебя!
— Это и до психушки было, — сказала Лавли. И она искренне верила в это.
— Неа, неа. Это они тебе внушили. Потому что они — злые врачи-психопаты, которые заставляют здоровых людей думать, что они больные, — это было так в стиле Аделины.
— Я путаюсь в воспоминаниях, не понимаю, что на самом деле было, чего не было, — проговорила Лавли.
— Это все эти лекарства. Нужно тебя вытаскивать, — вскричала девушка.
— Нет. Я больная. Представляешь, в моих фантазиях тебе было пятнадцать лет, потому что ты оказалась в каком-то мире, где не стареют… и вообще. Я не помню, что было с тобой за эти десять лет, — попыталась уверить ее Лавли.
— Хм… Ну, пятнадцать лет — не такой уж плохой возраст, — немного задумавшись, ответила Аделька. — Зато не такая старуха я была в пятнадцать, как теперь… теперь… Скоро уже тридцатник. А я не замужем. Развелась год назад. Знаешь, он был таким козлом... Лучше даже не вспоминать! — потом она спросила с любопытством. — А в твоих фантазиях у меня кто-нибудь был?
— Дай-ка вспомнить, — и Лавли начала перебирать в своей памяти все события. — Да.
— Кто?
— Женька, — ответила она.
— Женька? Твой брат? Ну, ты точно сбрендила, — рассмеялась она. — Он же такой маленький. А что там еще было? Мне просто интересно? Можно будет по твоим воспоминаниям фантастическую книгу написать «Записки сумасшедшего».
— Действительно, сумасшедшего, — подтвердила Лавли. — Мой доктор, например, был моим соседом-писателем, который ухаживал за мной, чтобы узнать про летающий шкаф. А еще я путешествовала на этом волшебном шкафу в другие миры, чтобы найти способ спасти Аврору, — она вдруг остановилась на этом имени. Она вспомнила, ради чего все это время боролась, ее опять настигли сомнения. — И это не дает мне покоя. Что, если и, правда, ее можно спасти. Я была так близко к этому…
Аделька поняла, как много значит это для Лавелины. Но нельзя было поощрять ее фантазии. Излишняя надежда — не ведет к хорошему.
— Но это лишь твои фантазии, — покачала с грустью Аделька. — Все, что ты придумала, это не правда. Этого не было никогда. А, если бы и было, разве ты бы смогла найти этот способ? На свете миллиарды миров. Ты серьезно считаешь, что реально пересмотреть все эти миры и найти нужных могущественных существ там, которые бы знали, как оживить ее. Ты бы не смогла. Это не реально. Просто не реально. Ты же сама это понимаешь.