— Давай убежим, — молил мальчик. — У нас еще есть время. А то он меня убьет. Он превратит меня в камень.
— Этого не будет. Ты в безопасности. Ты со мной. Слышишь. Мы не убежим, — сказала Лавли.
А вот и страх совсем близко. Он подошел к мальчику и протянул к нему свою руку.
— Спасите! — вскричал Джек. — Я не чувствую ног.
Они стояли друг напротив друга. Взрослый и ребенок. Добро и зло. Страх и человек. Лавли сжимала руку мальчика — Джека. А он кричал, кричал, потому что медленно взрослый Джек одолевал его, и мальчик каменел.
— Я каменею, Лавли! Спаси меня! Спаси меня! Я стану камнем! Спаси меня! Пожалуйста! — слышались душераздирающие крики.
У Лавли чуть сердце не вылетело, но нужно было держаться, только так можно преодолеть свой страх. В конце концов, уже голова его начала каменеть, начиная от шеи. Он успел взглянуть на Лавли своими большими голубыми глазами. Внезапно что-то сверкнуло в них, это был свет. Она сама закрыла глаза, но почувствовала, как свет прошел по ней, по страхам, по всей пещере. И уже нет тумана, того жуткого холода. Она открыла глаза. Лавли увидела перед собой солнечный свет, знакомые деревья острова, знакомые лица. Искорка, Пуффи, Ханс, Аделька и Женька, и… Джек. Они до сих пор держались за руки. У него был довольно испуганный вид. И это логично, только что он был семилетним мальчиком в лабиринте, которого преследовал… он сам. Джек вдруг с ужасом взглянул Лавли в глаза и побежал. Лавли сначала убедилась, что Ханс и все остальные в порядке, а затем рванула за Джеком.
Конечно, она потеряла его из виду, но знала, куда он побежит. Конечно, в То Особое свое место. Лавли поспешила за ним.
Да, он был здесь. Кажется, в таком паршивом состоянии она его никогда не видела. Казалось, его всего трясло, холодный пот лился рекой.
Лавли просто не понимала, что с ним произошло? Неужели он так испугался того, что все узнали о его страхе? Кстати, вообще непонятном страхе. Или, может, раньше он и не знал, как сильно этого боялся? Или, быть может… Она вдруг вспомнила те слова, которые произнес Джек в момент страха. Это было правдой, или ей показалось это только, или он имел в виду нечто иное, чем то, что она поняла. В общем, что-то неладное творилось в душе этого юноши, нужно было ему помочь.
Лавли медленно подошла к нему и положила руку на плечо. Как, славно, что здесь, рядом, была Искорка. С ней Лавли не было так страшно, с ней мысли становились на место.
— Джек, — произнесла она, как можно мягче. — Что с тобой случилось? Мы все боимся, да, но…
— Он мой отец! — вдруг вырвалось у Джека. Причем он не кричал, он не мог кричать. Он тяжело и почти гневно (почти) дышал, но был больше напуган и в каком-то смятении. Он поднял на нее свои голубые глаза. Сколько боли в них было.
— Что? — только и смогла сказать Лавли. Она всегда понимала, что ей сказали, но все равно переспрашивала. И теперь тоже. Ей было все понятно и без объяснений, кажется, ей было понятно это еще тогда, когда она, в первый раз увидела его. Но она все равно спросила.
— Стоун, — ответил Джек. — Я его сын. Это странно, что ты до сих пор не догадалась. Мы же так похожи, и внешне, и внутренне.
— Вы не похожи.
— Нет, похожи, — проговорил он. — Ты уж прости, что я говорю то, что думаю. Мне просто так чертовски плохо. Никогда бы не подумал, что бывает так плохо. Страх убивает, да? Делает нас хуже. Мы просто реально похожи, — он будто бы пытался сдержать свои эмоции, голос его то вздрагивал, то потухал, казалось, он не может набрать воздух в легкие.
Только теперь Лавли начала понимать, что говорит ей Джек. Он теперь не юлил, не обманывал. Это была правда. Стоун и Джек — отец и сын. Кажется, Лавли всегда об этом догадывалась. Еще когда в первый раз увидела Стоуна, затем Джека, еще тогда она увидела их лица и все поняла. Но поняла она это лишь каким-то шестым чувством; умом, рассудком она не могла принять это, поэтому теперь эти слова сильно шокировали ее. А теперь она ясно осонавала это, и она все никак не могла понять, какой же слепой была до этого. Какой невидимый колпак нужно было надеть на себя, чтобы не замечать происходящего, чтобы мысли о чем-то важном проходили мимо? Кажется, этот колпак был на ней уже очень давно.
— Джек, — проговорила она. — Это ничего не значит. Если кто-то из твоей семьи нехороший, это не значит, что и ты плохой.
— А если он не был плохим раньше? — Джек поднял на нее свои глаза. От его взгляда она содрогнулась. — Он всегда был очень умным, изворотливым, любопытным. Он любил мою маму… всегда. Души в ней не чаял. А потом появился я и все испортил. Испортил уже тем, что родился на свет, потому что стал для нее смертью. У каждого своя смерть, и она всегда приходит. А я стал для матери смертью. Потому что Стоун узнал предсказание: я должен был найти способ, как одолеть его. И он не мог свыкнуться с мыслью, что когда-нибудь я уничтожу его, что стану его смертью. И он пытался обратить меня в камень. Знаешь, есть такое зелье, «зелье добровольного принятия». Он сработает, только если принять его добровольно. Если бы я выпил тогда то зелье из той чашки, то стал бы статуей навсегда, никто и ничто не могло бы снять проклятие, разве что самое великое волшебство на свете… И я бы выпил его, я же не знал, что тогда произойдет. Но моя мама узнала о планах Стоуна, она успела вовремя отбросить чашку в сторону. Эта чашка до сих пор лежит там, дома, голубая, с отколотым кончиком. Честно, не знаю, что случилось дальше, наверное, произошел какой-то несчастный случай, и ее не стало… — Джек сделал вдох, как будто бы несколько минут не дышал. — Я бы все отдал, чтобы узнать правду, как она умерла. Но не помню, просто не помню… Тогда Стоун стал таким — ненормальным, он ненавидит всех и все на белом свете, потому что ему уже некого любить. Когда в сердце больше нет места для любви, остается только ненавидеть. Боюсь, то же самое случится со мной. И от этого страха не избавиться. Такова судьба, — он закрыл нос руками с двух сторон, обычно таким же образом складывают руки, когда молятся, и на этот раз глубоко выдохнул.
— Джек, этого с тобой не случится, я не позволю, — проговорила ласково Лавли, обняла его, поцеловала в щеку, а потом, поняв, что сделала, от какого-то неожиданного шока и испуга отлетела от него на пару шагов. Джек сначала был несколько удивлен, потом принял тот же самый вид, прилег на землю.
— Не нужно ничего говорить, — произнес он. — Все знаю и так: ты уже не способна на любовь, а я мальчишка, который просто не умеет любить. Можешь не переживать, я все понимаю. Это ты бы сказала.
— Нет, — вдруг проговорила Лавли. И взглянула вновь на него каким-то странным взглядом. О том, что сказал Джек, Лавли и не думала. Она поняла, что пора снимать невидимый конус с себя. — Я не это хотела сказать. Только одно: я люблю тебя.
Я вдруг бросилась к нему и поцеловала вновь, но на этот раз по-настоящему, так, как хотела сделать всегда, и как боялась сделать до этого. И я не хотела отрываться от него, хотела провести с ним всю свою жизнь, не хотела, чтобы этот момент когда-то кончился.
Он тянулся ко мне. Кажется, чувствовал то же самое. Но все было так запутанно… Я отпустила его, вновь встала на ноги. Он смотрел на меня, слегка приподняв голову. В его глазах я увидела что-то вроде напряжения, удивления и шока, он ничего не мог понять разумом. Я улыбнулась, развернулась и побежала по дорожке. А на лице эта улыбка счастья, радости — не знаю, такая глупая улыбка, но мне все равно. Я как будто бы вновь ребенок. А в голове мысль: «И что же дальше?». Не знаю, не знаю…
Я, как ребенок, прикасаюсь пальцем к губе, делая задумчивый вид. Но мне не хочется раздумывать над своей мыслью — все равно ничего дельного не придумаю. Думаю, у него в голове та же мысль.
Глава 26 Душа
Иногда в жизни очень многое зависит от нашего выбора. Хотя, по сути, все зависит от нашего выбора. Мы сталкиваемся с этим каждый день. Например, идти на работу или спать дальше. Смотреть телевизор или почитать книгу. Пойти в кафе или в кино. Но этот выбор кажется нам таким незначительным. А бывает так, что один наш выбор может изменить всю жизнь. И мы не знаем, как поступить дальше.