И она принимается целовать вибратору босые ноги. Он берет ее голову в руки, перебирает нежно локоны, пристально смотрит и говорит:
— Но ведь ты предала меня.
— Да, милый мой Иисус, я предала тебя! Беги скорее, вот – веревочная лестница, которую я сплела из своих кос, простыней, девичьих страхов и конфетных фантиков.
Иисус Христос надевает трусы, берет чемодан с деньгами, говорит Ксении Блаженной «Адью!» и спускается через окно вниз, где его уже ждет убер.
В этот самый момент в номер ходят Хирург, Милонов и другие полоумные православные активисты.
— Где он?
— Вам его никогда не поймать, — говорит Ксения Блаженная, — и начинает истерически смеяться.
Виталий Милонов снимает кожаные перчатки, и бьет Ксению Блаженную по голой груди наотмашь:
— Мы развяжем тебе язык, шлюха.
Он снимает ремень со штанов, накидывает его святой на шею и вынимает изо рта презервативы.
В номере мотеля Виталий Милонов и Хирург Залдостанов насилуют Ксению Блаженную Петербургскую, чтобы она рассказала, куда спрятала вибратор, который выдает себя за Путина. Хирург – спереди, а Милонов – сзади. Вдруг русская святая говорит волшебное слово «Мутабор» и превращается в отца Виталия Милонова.
— Что же ты делаешь, сынок? — Говорит отец и смотрит на иподьякона РПЦ МП, глазами, из которых течет кровь.
— Папа! — Вскрикивает Милонов, и вынимает изнутри родного отца член.
— Прекрати! — кричит он Залдостанову. — Хватит трахать моего отца в рот!
Но Хирург отвечает: — Погодь, сейчас я кончу.
Тогда Виталий Милонов вынимает из кармана перочинный ножик, отворяет его, и втыкает мотоциклисту прямо в сердце. В этот момент Хирург кончает, и его сперма смешивается с кровью, и из ее пены рождается русская Афродита: кривая, косая, завшивленная, горбатая старуха, премерзкое отродье, которое зловонно кашляет, выплевывая каждый раз по одному гнилому зубу; стуча копытами, она с хохотом выбегает вон.
Виталий Милонов не может понять, как так получилось? Изнасилованный отец его валяется на ковре, бездыханный. Иподьякону кажется, что он сходит с ума. Он, будто в бреду, подходит к окну, переваливается через подоконник и падает вниз, разбивая всмятку голову о поребрик.
Огромный ворон клюет всюду разбрызганные мозги Милонова, и становится черно-красным, как Правый Сектор.
Звучит украинский гимн…
4.
— Тысяча чертей! — вскрикнул герцог, выглядывая в окно и нервно раскуривая огромную кубинскую сигару. — Они же совсем мальчишки!
По центральной площади Гриднии после великолепного парада стройными рядами отправлялись прямиком на фронт всадники, все в золотых доспехах, с копьями наперевес, с луками и саблями, с колчанами, полными ядовитых стрел, притороченных у седел их огнедышащих драконов. Звуки марша угасали в отдалении, как пылкая страсть – без истинной любви.
— Вам не говорили, что вы похожи на Маннергейма? — спросил с улыбкой вибратор, и пригубил Деломейн из широкой коньячной рюмки. Он поглядел в бокал на свет, словно намереваясь увидать там свое будущее:
— Действительно хорош, да.
Герцог подошел к столу и забарабанил пальцами по чемодану гостя.
— Говорили, голубчик, говорили. Но – к делу. Что тут у нас?
— Сто миллионов долларов.
— Отлично, просто отлично.
Герцог перестал барабанить и более, чем благожелательно, поглядел на сидящего в кресле. После выдвинул потайной ящичек под столешницей и достал оттуда маленькую сафьяновую коробочку.
— Вы понимаете, друг мой, что все эти почести могут быть только тайными: никто, ни одна живая душа, не должна знать вас в лицо?
Вибратор кивнул.
— Впрочем, ритуал должен быть соблюден.
Герцог уложил сигару в пепельницу, как мать – своего младенца, поставил патефонную иглу в первой ноте гимна, и подошел к загадочному дарителю, бережно отворяя для него оранжевую коробочку. Он топнул ногой в желтом кавалерийском сапоге в шкуру двухголового белого медведя, прочистил горло и с поклоном приколол на груди вибратора высшую награду – орден Белой Цапли:
— От имени народа Вейшнории!
— Слава Вейшнории! Героям слава!
— Но позвольте мне задать вам всего только один вопрос? Почему вы помогаете нам? Что тому причиной?
— Дело в том, — проговорил его странный гость после того, как герцог уселся в кресло напротив, — что я имею фантастическое свойство переменяться. Для окружающих я только таков, каким они хотят меня замечать. Одни видят во мне Гитлера, другие Господа Бога, но в самом деле я – ни тот и не другой. Я не вибратор и не котик, что давно уже понятно всякому читателю, который с недоумением листает эту повесть: что за белиберду мне подсунул невзыскательный издатель, где в один день он – то царь Николай Второй, то на другой странице – уже обесчещенный Путин?