— Ты ведь телепат, Эй! Неужели не видишь сам, не чувствуешь?
— Вижу и чувствую, но хочу услышать от тебя самой.
— Да, Эй! Я очень люблю тебя! И не понимаю, почему это случилось со мной? Ведь мне ещё только тринадцать лет! Но это так красиво и замечательно. Хотя — очень грустно. Эй! Без нашей любви мир стал бы серым и неинтересным. Да?.. Что-то я уж больно складно говорю, как по книжке читаю. Всё! Робот зовёт меня, слышишь? Давай прощаться.
— Хорошо, Ира. Можно я подарю тебе новые стихи?
— Да, Эй…
Темнело вокруг сплошное воздушное (а может, безвоздушное?) пространство. Оно светилось новыми звёздами, вспыхивало разными цветами только что рождённых планет. Затерянные в океане вселенной, эти двое еле сдерживали биение своих сердец. И как самое волшебное волшебство над притихшим мирозданием прозвучали стихи Эя:
Да, конечно — это странно:
Ты во тьме вселенной где-то.
Разделяют нас не страны,
Разделяют нас планеты!
Звёзды — будто ягод грозди,
В небе над твоей Землёю.
Друг для друга только гости
Были мы пока с тобою.
Пусть молчит меж нами космос,
Понимаю, знаю, вижу!
Слышу сердца стук и голос,
Ты мне всё родней и ближе…
…Вам опять разводит Осень
Краски для Земного сада.
Будет встреча доброй очень,
Только ждать и верить надо.
— Спасибо, Эй, очень, очень хорошие стихи! Знаешь, я сразу запомнила их. Да, да, как будто знала всегда. Странно? Или мне передалась телепатия? Не грусти, пожалуйста, не переживай так. Я иду в Волшебный Замок Фей и, может там узнаю, как помочь нам с тобой.
— Мне кажется, что я и сам знаю. Ира, ты должна всегда помнить обо мне, а если забудешь, сразу перестану видеть и слышать тебя. Даже, если захочу — не смогу.
— Хорошо, Эй, я всё поняла. Смотри, робот включил все свои лампочки. Слышишь? Он сейчас сломается от перенапряжения!
— Может, это и к лучшему, а? Ира? Тогда нам не надо будет разлучаться!
— Что ты, Эй! А как же мама и бабушка? Мои друзья? Они ведь не станут продолжать путь, не разыскав меня! И тогда конец поискам Волшебного Замка? А бедные дети? Кто спасёт их?!
— Я чувствую, что ты права. Я постараюсь понять. А теперь, прощай!
Девочка сняла с руки часики (подарок бабушки), быстро протянула их Эю, поцеловала его в щёку и побежала к ракете…
…Синяя ракета стремительно удалялась. Вскоре Эй мог различить где-то в глубине космоса лишь крошечный её огонек. Эй всё стоял у своего камня и смотрел туда, где в первый и последний раз мигнула Ирина ракета. Он бережно погладил часики на ладони. Теперь у него будут они — частица Её. Часики помогут лучше налаживать телепатические сеансы с Землёй. Эй глубоко вздохнул и, обратившись лицом к космосу, ещё раз прочёл свои новые стихи…
У СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ
Санька с сестрёнкой катили что было духу на карусельно-качельной печи, которая вдруг превратилась в самую что ни на есть настоящую русскую печку: с дымящейся трубой и заслонкой, за которой что-то пеклось и очень вкусно пахло.
— Тань, — Санька повертел головой и потянул носом, — вроде мы опять в какую-то сказку въезжаем. Чувствуешь, а?
— Конечно! Я сразу поняла это, как только Матушка-Волшебница своей палочкой взмахнула.
— Тань, а если честно, ты бы в какую сказку хотела?
— В ту, где мы с тобой были.
— И «бабулю» не боишься?
— Не боюсь. Они там все такие забавные: и Горынычи её, и Крокодил. А ты? Ты в какую сказку хочешь?
— И я туда же, к «бабуле» в… — он не успел договорить. Печка вдруг встала как вкопанная! А перед ней…
— Смотри, смотри, Санька, — бабулина избушка на курьих ножках! — Таня радостно теребила брата вместо того, чтобы испугаться до слёз.
Дети слезли с печки и постучали в дверь. Она не открывалась. Таня догадалась, что надо сказать: «Избушка, избушка, встань к лесу задом, к нам передом!» Хотя избушка и так стояла к детям «передом», она, для порядку, повертелась, покудахтала и остановилась, переминаясь с одной курьей ноги на другую. Дверь со скрипом отворилась, и на порог выскочила сама бабуля!
— Что такое?! Кто это смеет моей избушке приказывать?! Ба! Кого я вижу! Ах, бессовестные, ах, невоспитанные! Как нехорошо вы с бедной старушкой поступили! Неуважительно! Обманули! Ай-ай, ай! Без всякого прощания убегли, меня, старенькую, без сговорного ужина оставили, перед ведьмаками опозорили! А чегой-то вы вернулись? Чегой-то снова сюды явились не запылились?!
— Вы, бабуля, не гневайтесь, — сказал Санька и… поклонился Яге до земли.
— Не гневайтесь! — поддержала брата Таня и тоже поклонилась.
— Мы ведь сироты, бабушка. Никого у нас нету, — Санька снова уселся на край печи. — В прошлый раз мы к тебе случайно попали, обрадовались, как родной бабушке. А ты чего замыслила?!
— А чегой-то я такое замыслила? Чего? Не припомню что-то.
— А замыслила ты нас сожрать и своих будущих родственников нами попотчевать. Нехорошо!
— Да и то правда, врать бе́столку, всё-то вы знаете! Так чего же снова вертались? Почто к злодейке-людоедке пожаловали по своей воле?
— Бабуля! — Санька немного помолчал, потом спрыгнул с печки, подошёл к Бабе Яге поближе. — Очень уж ты нам понравилась. Да и злодейства-то свои не от вредности творишь, а так, по привычке.
— Да, да, бабушка Яга! — Танюшка тоже, спрыгнув с печи, встала рядом с братом. — Очень мы тебя полюбили. А так как своей бабушки у нас нет, может, согласишься принять нас во внучата?
— Да что ж это вы со мной, старенькой, делаете? Да как же здесь не согласиться? Вона, аж слеза от избытка чувств прошибла. Ето ж надо! Слыханное ли дело, чтобы Баба Яга от жалости к детишкам-шалунишкам прослезилась в три ручья? Срам да и только! Тьфу! Ну, да ладно! Входите в избу да не бойтесь, ничего уже против вас не замыслю.
Дети вошли в избушку, узнавая её нехитрую обстановку и с удовольствием вдыхая ароматы берёзовых веников (бабуля с Горынычами продавали их на рынке заморским купцам), картофельной похлёбки да капустного пирога. Видно, гости-то прямо к обеду пожаловали! За дубовым столом уже сидели Горынычи и постукивали в нетерпении ложками. Кот Крокодил хлопотал у печки.
— Что ж, милости прошу к нашему шалашу! — Яга поставила на стол ещё две миски с ложками и легонько подтолкнула детей к Горынычам. — Не бойтесь, раз уж вы такие смелые. А вам, сынки, вот что скажу… Да не пяльтесь так! Напугаете ребятишек-то! Так вот. Согласилась я их во внучата принять. Буду им теперь заместо родимой бабушки. Сиротки они, а мы с вами им такое учинить собирались! Хоть и не съесть (мы уж тысячу годов, поди, как не людоедствуем!) — попугать, но и то — грех великий! Не знаю почему, да только чегой-то мне уж стыдно! Так, что даже голова заболела. Никогда такого со мной не случалось! А вы, детинушки-переросточки, Горынычи мои ненаглядные? Что плачете, горючими слезьми умываетесь? Кто посмел обидеть вас, бедненьких?
— Никто нас, маманя, не забижал. Нам ведь тоже их жа-алко! И стыдно-то как! Да, маманя!! Стыд-совесть и у нас появились. Это же хуже гриппа, больнее ОРЗ! Дай нам от етой совести чаю липового или, на худой конец, микстуру какую-нибудь не очень горькую.
— Нет, мои милые, тут ни малина и ни микстура не помогут! Человеческие чувства у нас появились, так с ними и останемся. Теперь уже не позлодействуешь, не повредничаешь, как бывало… Ну, да ладно, — обедать пора. Чего это наш котяра не торопится, похлебку не несёт? Крокоди-ил! Пошевеливайся! Гости дорогие у нас! Так вот, деточки, сейчас я вам уже — самая настоящая бабуля: буду вас любить да баловать, от зла уберегать. А Горынычи вашими брательниками станут. Они вообще-то безвредные, да к тому же у них совесть появилась.