Роли с исполнителями проходил сам Глинка. Он добивался от них естественности и простоты. Сусанин в толковании Осипа Петрова был, как этого хотел композитор, личностью «важной» — степенный, исполненный чувства собственного достоинства. Поначалу его Сусанин мог показаться излишне суровым — коренастая фигура, густая борода, пристальный тяжелый взгляд; но постепенно раскрывалась его добрая и чистая душа, его стойкость перед смертью, непримиримость к врагам.
И праздник светлых дней придет,
Придет для всей Руси!
Этими словами, спетыми хором крестьян и ополченцев, завершался первый акт оперы.
Второе действие переносило зрителей на «вызывающе-пышный праздник» в старинном польском замке. В гербовом зале короля Сигизмунда рыцари со стальными крыльями за спиной пели хвастливые застольные, угрожая «москалям». Уверенные в легкой победе, паны и панночки блистали в танцах: полонез, мазурка, краковяк, снова мазурка сменяли друг друга, как яркие узоры в калейдоскопе. Лишь на мгновение шумный пир смутили слова вестника из России о поражениях польских войск. Шляхтичи выхватили сабли:
На север мы вихрем
Вновь бросим все силы...
Сметем мы деревни,
Сожжем города...
Действие третьего акта вновь происходило в селе Домнино, в избе Ивана Сусанина. За деревянным столом, строгая копье, сидит Ваня, приемыш в семье Сусанина, и напевает трогательную песенку о том, как мать убили у малого птенца. Репетируя эту сцену с Воробьевой, Глинка говорил:
— Я ото всех слышу, что у вас настоящий контральто и что у вас бездна чувств. Ввиду этого — песенку из моей оперы я попрошу вас петь без всякого чувства...
Артистка удивленно подняла брови, услышав столь неожиданное требование от автора оперы.
— Я это объясню вам, Анна Яковлевна, тем, что Ваня — сиротка, живущий у Сусанина, сидит в избе один за какою-нибудь легкою работой и напевает про себя песенку, не придавая никакого значения словам, а обращая более внимание на свою работу.
Глинка просил певицу пожертвовать звучанием своего прекрасного голоса ради художественной правды, предостерегал ее от «оперного» проявления чувства. В те времена, когда исполнители старались во что бы то ни стало показать свой голос, поразить слушателей вокальными чудесами, это требование звучало странно. Но именно такая простота и вместе с тем глубина исполнения поразила зрителей премьеры «Ивана Сусанина» в петербургском Большом театре.
«Появление Воробьевой,—отмечал Глинка,—рассеяло все мои сомнения в успехе».
Действительно, с третьего акта прием оперы становился все более шумным. Особенно покорила слушателей сцена в лесу. Сусанин завел врагов в непроходимую чащобу. Буря занесла все следы. Измученные шляхтичи зарылись в снег, лишь бы немного согреться. Все спят. Не спит один Сусанин.
— Чуют правду! — начал Петров предсмертную арию Сусанина, и его голос, напоминавший звук большого серебряного колокола, полился в зал, покоряя мощью и глубиной чувства.
Ты взойдешь, моя заря!
Взгляну в лицо твое,
Последняя заря!
Настало время мое!..
Впервые на русской оперной сцене простой крестьянин стал трагическим героем. Глинка возвысил народный напев до трагедии!
«В роли Сусанина,— отмечали очевидцы,— Петров воспрянул во весь рост своего громадного таланта. Он создал вековечный тип...»
Несмотря на гибель героя, опера Глинки заканчивалась оптимистически. Эпилог ее переносил зрителей на Красную площадь. Перед древними стенами московского Кремля собрались толпы ликующего народа, чтобы отпраздновать победу над врагом. В театре не хватило артистов для столь могучего апофеоза. Художник Роллер вырезал из фанеры человеческие фигуры, раскрасил их и поместил на заднем плане сцены. Живая толпа незаметно переходила в нарисованную. Для придания большего правдоподобия фанерные фигуры тоже колыхались с помощью скрытых механизмов. Создавалось впечатление, что народу собралось на площади видимо-невидимо. Хор пел славу сынам России, отстоявшим ее независимость.
«Славься!», исполненное хором и солистами, поддержанное двумя оркестрами — симфоническим и духовым,— с торжественным перезвоном колоколов, композитор Чайковский назвал впоследствии «архигениальным». Серов восторгался, говоря, что во всех существующих до сих пор операх нет финального хора, который был бы так тесно сплочен с задачею музыкальной драмы и такой могучею кистью рисовал бы историческую картину: «Тут Русь времени Минина и Пожарского — в каждом звуке».
«Успех оперы был совершенный,— вспоминал Глинка в «Записках»,— я был в чаду и теперь решительно не помню, что происходило, когда опустили занавес».
Композитора пять раз вызывали на сцену после окончания оперы. Пятикратный вызов автора означал тогда огромный успех. Артисты подбрасывали Глинку на руках. Знакомые и незнакомые люди горячо поздравляли, обнимали, осыпали цветами. Сам император пригласил композитора в свою ложу и поблагодарил его. Либретто барона Розена царя устраивало, а музыка, по высочайшему разумению, не мешала слушать верноподданнический текст.
Музыканта окружили друзья:
— До сих пор мы не слыхали русской музыки в возвышенном роде — ее создал наш Глинка!
Восторженные отзывы звучали со всех сторон.
— Михаил Иванович почти не использует готовых народных мотивов — он сам создает их! И они непременно станут народными! Это опера на века!
— Наш милый Глинка,— горячо говорил Одоевский,— открыл новую стихию в искусстве! С этой поры начинается новый период в истории искусства — период русской музыки! Этого давно ждали и не находили в Европе... Такой подвиг, скажем положа руку на сердце, дело не только таланта, но гения!..
Быстрый, подвижный, как ртуть, Нестор Кукольник, известный драматург, тут же сочинил экспромт:
С ним музыки русской зарделась заря,
Забыт он не будет, как «Жизнь за царя»!
Однако не все мнения были столь единодушными.
— Нет, серьезно: что значит «новая стихия в музыке»? — и рыхлый человек демонстративно развел руками.— В музыке невозможно открыть ничего нового. Все уже открыто. Берите и пользуйтесь.
— Истинный бог, Булгарин прав, господа,— поддержал его сановник с золотым шитьем на мундире.— Опера — вздор и галиматья! От русского Глинка отстал, к иностранному не пристал, и вышла чепуха.
— Ребенок, увидя нечто мохнатое, говорит: «Медведь, медведь!» — а это всего-навсего медвежья шуба! — съязвил старик с лентой через плечо.
— Ха-ха-ха! — подхватил шутку чиновник из молодых.— Или медвежья полость на санях... Да это просто кучерская музыка!
Каламбур понравился.
— Ха-ха-ха! Кучерская музыка!..
Глинка услышал эту «остроту». Он решительно повернулся к гогочущей группе:
— Это хорошо сказано, даже верно сказано, ибо кучера, по-моему, дельнее господ!
Светские недоброжелатели не могли повлиять на восторженный прием оперы. В продолжение двух месяцев было показано четырнадцать спектаклей, и каждый раз, по свидетельству современников, слушатели «осыпали» рукоплесканиями автора «Сусанина».
Никогда еще ни одно музыкальное произведение не вызывало в России столь «живого, полного энтузиазма». Оперу Глинки назвали «пламенной зарей русского искусства».
Через полмесяца после премьеры, 13 декабря 1836 года, в доме Александра Всеволожского, что неподалеку от Большого театра, собрались на ужин самые близкие друзья композитора: Одоевский, Жуковский, Виель-горский, Вяземский и — Пушкин.