Утром Мила была в прекрасном расположении духа.
Казалось, тот факт, что она находится дома у незнакомого человека, ничуть ее не смущал. Она радостно подбежала к хозяину дома и зажала его в теплых объятиях. «Доблое утло». Букву «р» она выговаривала через раз. Девочка чмокнула Ивана в щеку и звонким голосом заявила, что хочет есть.
На кухне девочку ждал не завтрак, а целый обед: итальянская пицца, сырный суп с креветками, жаркое из свинины с рисом, вишневый сок и на десерт большое блюдо с пирожными.
– Вау-у-у! – восхитилась она. – А нам на обед давали гречку, котлеты и белый борщ.
– Белый? – удивился Иван, подсев к ней за стол.
– Ага! – затрясла Мила головой и накинулась на кушанья. – А ты был в зоопарке? Слона видел? Пойдем завтра посмотрим? Или нет! Давай в цилк! – выкрикивала свои идеи она, едва прожевав кусок. Глаза ее сияли так необыкновенно, словно ее питала изнутри невиданная сила.
Милу разрывал голод физический и умственный. Пытливый детский ум жаждал новых ощущений и знаний.
Завтра вечером ее нужно везти назад.
– А мама где? Давай еще собаку купим или кошечку! – поев, затараторила Мила.
Ивану стало не по себе. Ужас и обида смешались.
Детдом и ничего больше. Она ничего не попробует, не увидит. А дальше что с ней? Никакого воспитания, нормального развития, а главное, может обозлиться на весь мир из-за того, что ее оставили в этом мире одну. И станет на одного несчастного человека больше, если уже не стало.
Иван меланхолично смотрел на нее, и тоска снова забирала его в свои каменные объятия. Он горько усмехнулся. «Вот и увидимся наконец-то, Надежда Михайловна».
Хотя… Может быть…
За окном снова шел снег. Расставаться с Милой Иван не хотел. За короткое время одним своим присутствием она принесла в огромный пустой дом уют и тепло. Тишину разрезал звонкий смех. На душе становилось светлее. Мила стала лучиком в мрачной его жизни. Проблем словно не существовало, было солнце.
Впрочем, себе он в этом не признавался.
Новость о поездке назад Мила восприняла странно.
Сперва девочка удивленно округлила глаза. Посмотрев вокруг себя растерянным взглядом, она с ужасом убежала в дальнюю комнату.
В машине Мила помрачнела, съежилась и на вопросы отвечала односложно, зло глядя исподлобья. Она замолкла и с утра ни сказала ни слова. Девочка словно срезанный цветок –быстро расцвела и также быстро увяла.
Иван с тоской вел машину. На душе скребли не то что кошки, а настоящие тигры. Почему-то было стыдно перед ребенком и в тоже время обидно за нее. А в чем, собственно, его вина? Он же, наоборот, не оставил ее мерзнуть на шоссе ночью.
Пытаясь абстрагироваться от ситуации, он стал думать, куда поедет потом. В бар? В сауну? Домой не хотелось до омерзения, до тошноты.
У самых дверей детдома Мила выскочила из машины и побежала в противоположную сторону. Бежать было тяжело, мешал снег, она загребала его коленками и падал в сугробы, но не останавливалась. Иван кинулся следом. Машина осталась открытой.
Наконец девочка устала и бухнулась на снег. Ее голова в желтой шапке с помпоном склонилась вниз колокольчиком, она сгорбилась, стала меньше, плечи подрагивали. Маленькой Миле казалось, что весь мир, весь огромный мир встал против нее, а у нее совсем нет сил противостоять. Ее мечта, ее желание снова не исполнилось, ее мир рушился. Она ощущала, что проваливается в темноту и ее никто, совсем никто не спасет. Это было невыносимо. Ведь она сама из детдома сбежала, чтобы найти своих родителей, хоть кого-нибудь, кому она будет нужна, кого сможет полюбить. Но опять, опять ничего не получилось, опять она не нужна, лишняя. Бессильная злоба переходила в глубокое, всепоглощающее отчаяние.
– Ми-и-и-ила! Милочка, что с тобой? – взволнованный Иван подбежал к девочке и присел на корточки. Ивана трясло.
Русые волосы, заплетенные в хвостики, растрепались, старая курточка с заплаткой расстегнулась. Нежное детское личико было мокрым от слез, красные глаза глядели с обидой и болью, ощутимой почти физически. Забытый в снегу неподалеку Пай глядел пластмассовыми глазами в морозное небо.
Неожиданно ему стало все понятно. Совсем все. «Какой же я идиот».
Она не выдержала, кинулась на шею Ивану и прижалась к нему. Ворот его рубашки и щека стали мокрыми от детских слез. Так тихо, что трудно было разобрать, прошептала: «Папа. Папочка. Не оставляй меня».
Мила долго еще не могла успокоиться, плакала, что-то говорила на ухо. Вся внутренняя боль выходила вместе со слезами, накопленная за ее недолгие годы, но ее было столько, что хватило бы на много лет.
Иван неожиданно понял, что это его ребенок. Он все решил. Вместе с ее слезами уходила и его боль, его страхи.
Слезы вымыли печаль в душе у обоих.
Снег все летел и летел, кутал город в дрему. Он и не знал, что в городе стало на одну семью больше…