Вольта не мог остаться равнодушным, когда в сентябре его известили про полет баллона с горячим воздухом. Уже в октябре он пишет Магеллану, ссылаюсь на сторонников Кавендиша и Пристли, что «французские полеты на самодельных конструкциях есть легкомыслие, граничащее с преступлением. Непременно следует создавать индустрию, производящую достаточно безопасные аэростаты!». А в ноябре он писал к Ландриани: «Аэростатические машины синьоров Монгольфье нуждаются в подогреве воздуха. Почему б не греть легкую негорючую часть болотных газов? Следовало бы скорее обратиться к ее императорскому величеству, уж тут-то приоритет будет нашим». Увы, то ли другие дела оказались важнее для властей предержащих, то ли сама рекомендация показалась им сомнительной, только на этом закончилось заочное участие Вольты в делах аэронавтики. Закончилось почти бесследно. Только Магеллан через год негодовал по поводу очень уж преждевременного желания Вольты вывести в небо аэростат с электрометрами. Поразительно, но через сто лет именно так обнаружили космические лучи!
Все же развивать тему продолжал Вольтов друг Кавалло. В 1784 году он издал книгу про баллоны и о том, как на них летать против ветра. Его можно понять: в 1766 году Кавендиш получил водород, через два года Блэк объявил о возможности взмывания водородных шаров в атмосфере, а в 1782 году именно Кавалло первым реализовал эту идею. Бумажные шары и свиные пузыри не подошли, но мыльные пузыри с водородом полетели! После этого и появились шарльеры, но Шарль победил Кавалло только разворотом технического масштаба, а вовсе не научной проницательностью и лабораторным обоснованием возможности полета.
Как учитель юношества, Вольта знал все только про баллоны, но и про другие технические новинки, однако ни паровые машины, ни плавка железа в больших печах не могли заставить Вольту изменить своим пристрастиям; Кроме электричества, он занимался химией. Вклад в нее оказался невелик, хоть времени потрачено изрядно. Вольта словно грелся около интеллектуального химического костра, разжигаемого могучими умами, с напряжением следил за волнующими перипетиями химической революции и, бесспорно, с удовольствием мчался на правах допущенного пассажира вместе с интернациональной командой, гребущей несогласовано, но к одной цели.
Волею случая он оказался в «английском стане» сторонников флогистонной теории, всеми силами мешавших попыткам Лавуазье упростить и оздоровить устаревшее учение. Переписка Вольты по этому поводу — кладезь исторических сведений о драматической погоне за истиной. Вот, к примеру, что в октябре 1788 года рассказывал Ландриани в письме к Вольте: «Кирван стойко бился с Лавуазье и компанией, но все же отстоял флогистон, а сейчас поехал домой» (мы знаем, что дни флогистона были сочтены), «Пристли, как обычно для него, мечется между теологией и физикой» (вернее, химией) и «больше всего занят защитой святой религии от яростных нападок Гиббона, призывающего в «Истории упадка и гибели Римской империи» к смирению христиан-разрушителей», «знаменитый доктор Блэк из Бирмингема весь светится, может быть, от скрытой теплоты, излучением которой занят», «ботаник Бэнкс ведет себя диктатором в Королевском обществе», «Кавендиш с его самой умной головой в Англии пачкается с циниками, почитая наивысшей для себя честью посидеть в одной бочке с Диогеном». Все-таки Ландриани был удивительной умницей: в двух-трех словах он умел исчерпывающе обрисовать сложную ситуацию, а Вольте оставалось насладиться гениальными прозаическими экспромтами и держать нос по ветру, зная «кто есть кто».
Гораздо квалифицированнее у Вольты двигалось познание теплоты. Вольта полагал, что тепло переносится теплородом, но знал и о кинетических воззрениях. Вместе со Скополи он даже составил обзор учений о теплоте для химического журнала Крелля (1786), где, в частности, хвалил «господина Ломоносовиуса за чрезвычайно остроумную защиту тезиса о связи теплоты со скоростью». Примерно о том же Вольте писал швейцарец де Люк: «Важно не только то, что движется, но и что движет». Магеллан, напротив, полагал, что «претензии Лавуазье заменить флогистон есть химеры». В столь противоречивой обстановке Вольта терялся. «Пришли книги о распространении тепла и о сопротивлении его течению», — умолял он Ландриани.
А тут еще Вольтов друг Марум нежданно-негаданно для самого себя первым превратил газ в жидкость, открыв список последующих создателей криогенной техники. Он любил изучать активные воздействия на вещество и на этот раз решил сильно сжать газ, чтоб посмотреть на тепловые следствия такого процесса. И вот при давлении семь атмосфер нагревшийся газ остыл до температуры комнаты, а потом вдруг в сосуде сгустился в туман, капли которого охладились так сильно, что вода на крышке превратилась в лед (1790). Узнав об этом, Вольта порадовался за друга, а Кавалло даже построил холодильник — первый в мире!
И все же химия и теплота были как бы сверхпрограммой. Интерес к ним происходил от избытка любознательности, главным же для Вольты оставалось электричество.
В те годы новинки по электричеству сыпались градом. 1 мая Боддент из Утрехта представил Вольте профессора Вахла: «Едет в Италию с научной командировкой, занят естественной историей. По специальности он ботаник, сторонник взглядов Линнея. В его музее весьма интересно: скелеты, чучело гиппопотама, камни, микроскопы. Еще он построил электрофор и электрометр с платиновыми листочками». В последних невинных словах скрывался смертный приговор соломенному приборчику Вольты: бузиновые шарики — соломинки — металлические листочки, простая логическая цепь усовершенствований по пути облегчения чувствительных элементов, а теперь еще и увеличения высаженных на них зарядов! Но золото чуть легче платины, из-за пластичности листочки можно сделать потоньше, а потому лавры создания наиболее чувствительного электрометра достались не «платиновому» Вахле, а «золотому» Беннету, только через четыре года применившему золотую фольгу!
И еще опыт: в 1784 году Соссюр заряжал золотое экю от электрофора, а потом наблюдал срабатывание Вольтова прибора от этой монеты. Опыт неплох, но в нем всего лишь, демонстрируется чувствительность электрометра, а новой физики не видно. Вольта так и ответил другу. Чуть посерьезнее оказались претензии Кавалло и Локателли (1784). Они выкачивали воздух из банки, в которой закупоривался электрометр, соломинки вроде бы расходились в меньшей степени, стало быть, напрашивался вывод: в полном вакууме электрические явления должны исчезнуть! Манила идея управлять электричеством с помощью насосов, но, увы, Кавалло ошибся: эффект слабеет несущественно!
В том же десятилетии свершилось событие исключительной важности: был сформулирован закон взаимодействия электрических зарядов! Его автора, подполковника Кулона, Вольта видел в 1781 году, когда того только что избрали в Парижскую академию, но всерьез к новичку мало кто отнесся, ибо какая там высокая наука в кручении волос и шелковых нитей? Но Кулон продолжал гнуть свое: через три года он закончил изучать скручивание нитей из металлов, а еще через год точно измерил силы между шариками с зарядом. Расстояние удваивалось, силы снижались вчетверо. Закон обратных квадратов прост и логичен, его прозревали еще Эпинус (1761), Пристли (1767) и Кавендиш (1771), но Кулон провел прямые точные измерения вместо умственных или косвенных доказательств, а потому по праву стал автором одного из главных законов физики.
А Вольта продолжал специализировать свои электрометры. Коль молниеотводы сводят электричество с небес в землю, то прибор с проводом на головке должен указывать электризацию воздуха! Он и указывал. Пламя проводит электричество ничуть не хуже металла, а потому вместо стержня на головку прибора можно поставить свечу! Так и случилось.